Следующие дни царица сама посвятила наблюдениям за этими чересчур благоразумными детьми, повелела шпионить за ними придворным дамам. В то время как София, казалось, ждала хоть каких-то шагов навстречу со стороны будущего мужа, нелепый наследник престола бубнил не умолкая похвалы прусской армии, что на парадах, что в войнах, заодно принижая Россию: ее обычаи, ее прошлое, даже – ее веру. Все уши бедняжке прожужжал! Может быть, в этом постоянном навязчивом желании бранить все русское выражалась у престолонаследника потребность в самоутверждении? Как бы там ни было, но, словно желая создать противовес хуле, которой осыпал Россию ее будущий супруг, София-Августа вроде бы все больше и больше увлекалась нравами и историей открывающейся ей страны. Два приглашенных для обучения девушки русскому языку и основам православной веры наставника – Василий Ададуров и Симон Тодорский – наперебой восхищались усидчивостью, прилежанием, стараниями своей ученицы. Увлеченная умственным трудом, девочка не откладывала учебников чуть ли не до ночи, да и ночью могла вернуться к книгам, с азартом продвигаясь вперед в изучении самых сложных словарных, грамматических, теологических проблем. И вдруг – заболела.
Ходила босиком по холодному полу, чтобы не заснуть, а учиться, простудилась, и ее уложили в постель. Воспаление легких. Иоганна тут же напустилась на дочь с упреками: дескать, лентяйка, дескать, предпочитает валяться вместо того, чтобы усердно исполнять свой долг «принцессы на выданье». Как моральная, так и физическая слабость Софии-Августы легко может провалить все дело, ныла мать, а потом принималась умолять Фигхен взять себя в руки и встать. Встревоженная тяжелой болезнью и душевным одиночеством девочки-подростка, Елизавета пришла навестить ее, села у изголовья постели. Малышка дрожала, металась, то горела, то стучала зубами в ознобе, и антифранцузский клан подумывал уже – себе на радость – о возможности рокового исхода. Если София умрет, ее можно будет заменить, выбрав на этот раз кандидатку, более подходящую для целей австро-английского союза. Но Елизавета рассердилась и заявила, что – как бы дело ни кончилось – она не хочет саксонскую принцессу. Врачи предложили кровопускание. Иоганна воспротивилась. Елизавета приказала вызвать своего личного врача – Лестока. Тот взялся за лечение. За семь недель, которые продолжалась лихорадка, бедняжке было сделано шестнадцать кровопусканий, порой по четыре раза в сутки! Но этот жестокий метод лечения ее спас! Едва встав на ноги, еще совсем слабая, девушка стала наверстывать упущенное.
21 апреля 1744 года София-Августа готовилась праздновать свое пятнадцатилетие во время одного из приемов. Однако она была еще так бледна и худа, что ужасно боялась разочаровать не только придворных, но, может быть, даже и жениха. Царица, проявляя истинно материнскую заботу, приказала принести девочке румяна и посоветовала той накрасить щечки, чтобы выглядеть получше. Взволнованная мужеством милого ребенка, Елизавета все яснее ощущала, что материнский долг ведет ее к этой девочке, которая ей никто, но так хочет стать по-настоящему русской, а вовсе не к племяннику, которого сделала приемным сыном, но который мечтает оставаться немцем.
Пока императрица решала эти тонкие и сложные семейные проблемы, Иоганна, наоборот, пустилась в высокую политику. Тайная дипломатия всегда была ее пристрастием и коньком. Она принимала в своих апартаментах ожесточенных противников этого неисправимого Бестужева. Ла Шетарди, Лесток, Мардефельд, Брюммер являлись к ней на тайные совещания. Заговорщики-подмастерья надеялись, что под воздействием матери юная София-Августа использует свое влияние на великого князя Петра или даже на саму императрицу, которая явно любит и уважает девочку, чтобы добиться падения главы русской дипломатии. Но ведь и Алексей Бестужев не сидел без дела, пока на него пытались ставить силки. Благодаря своим личным шпионам, он сумел не только раздобыть, но и прочесть зашифрованные депеши Ла Шетарди, разосланные им в канцелярии разных стран. И, едва у него появились полные тексты этих компрометирующих маркиза материалов, представил их государыне. Царица в ужасе перебирала стопку листков, исписанных дерзостями и гнусностями. Перевернув страницу, она натыкалась то на такие слова: «Нельзя ожидать никакой благодарности и никакого внимания от правительницы [императрицы] столь беспутной». Или еще: «Ее тщеславие, ее легкомыслие, ее достойное сожаления поведение, ее слабость, ее забывчивость, ее оплошности не дают места серьезным переговорам». В других письмах Шетарди критиковал Елизавету Петровну за излишнюю склонность «к нарядам» и «к любовным похождениям», подчеркивал, что она совершенно невежественна в важных на сегодняшний день государственных делах, которые ее скорее пугают, чем интересуют. В поддержку этой клеветы Ла Шетарди цитировал недоброжелательные высказывания Иоганны-Елизаветы, которую он, впрочем, представлял шпионкой на жалованье Фридриха II.
Потрясенная гнусными излияниями императрица уже не могла понять, кто у нее друзья, кто враги. Она отвернулась от Марии-Терезии из-за бесстыдства австрийского посланника Ботта, которого называла «разбойником от дипломатии», так что же – теперь ей рассориться с Людовиком XV из-за того, что его посол, Ла Шетарди, оказался всего лишь мерзким сплетником? По-настоящему-то надо было бы его выкинуть из России в двадцать четыре часа! Но не обидится ли Франция на такую резкую меру, пусть даже мера эта направлена не на государство, а на человека?
Прежде чем начать наказывать Шетарди, Елизавета вызвала к себе Иоганну и прямо в лицо бросила гостье все, что теперь о ней думала. Облила гневом и презрением. Валявшиеся на столе письма недвусмысленно обличали мать Софии-Августы. Рухнули все мечты, принцесса была в ужасе, ожидала, что ее немедленно выгонят из России. Но судьба неожиданно улыбнулась интриганке: Елизавета, ясно сознававшая, что невеста ее племянника ни в чем не виновата, решила оставить на месте и ее мать, по крайней мере, до свадьбы. Подобная снисходительность царице далась легко, она даже видела в своем поступке пример терпимости и милосердия, который может оказаться выгодным. Но на самом деле государыня попросту жалела свою будущую невестку: надо же иметь такую жестокую, такую бесчеловечную мать! Пристрастие Елизаветы Петровны к Софии-Августе было столь сильным и живым, что она надеялась великодушием завоевать не только признательность девочки, но, может быть, даже и ее любовь.
Устав от долгой непогоды, императрица, повинуясь тому благочестивому порыву, какие время от времени ее посещали, – надумала совершить паломничество в Троице-Сергиеву Лавру. Взяла с собой племянника, Софию-Августу, Иоганну и Лестока. Прежде чем отправиться в путь, велела сказать Бестужеву, чтобы тот решил судьбу негодяя Шетарди, предоставив тому полную свободу действий: любое придуманное им для этого лжедруга наказание, подчеркнула царица, будет ею одобрено.
