Дорогой друг,
Здесь с признательной симпатией комментируют замечательную и умную речь Вильсона{96}. Дань уважения, которую президент Соединенных Штатов выразил идеализму большевистских принципов, дружеский тон его обращения удивляют и льстят самолюбию людей, на которых Антанта с отчаянной беззаботностью ежедневно выплескивает ушаты грязи.
То, что им больше всего нравится в этой сенсационной речи, которая оскандалит здесь многих союзнических представителей, это то, что она написана со всей искренностью страстным демократом, не социалистом, конечно, но способным увидеть красоту мечты русских революционеров.
Решатся ли теперь английское и французское правительства пойти, наконец, по пути, проторенному Вильсоном? Только этим путем можно прийти к сотрудничеству, чрезвычайную необходимость которого должен в этот час понимать каждый. Согласятся ли они с признанием хотя бы чистоты намерений, если не значения достижений большевистских лидеров? Согласятся ли они присоединиться к условиям мира, определенным Соединенными Штатами? Страшно понимать, что после трех с половиной лет войны державы Антанты еще не пришли к согласию о целях, которые они преследуют.
Петроград. 1(14) янв.
Дорогой друг,
Раковский{97}, большевистский агитатор, вернувшись недавно с Юга, привез тревожные для Советов новости.
По его словам, румынское правительство ведет тайные переговоры с Германией. Поскольку брестские переговоры лишили его всякой надежды получить австрийскую Трансильванию, оно якобы готовит оккупацию русской Бессарабии, которую Центральные империи ей охотно уступят. Учитывая состояние русских армий, оккупация пройдет легко, тем более что ей будут способствовать бессарабские помещики, готовые броситься в объятия кого угодно, — австрийцев, немцев или русских, — лишь бы их освободили от Советов. Патриотизм этой крупной буржуазии действительно находится на уровне земли. Он не помешает им предать русскую родину, чтобы сохранить свои привилегии и поместья. Подлый материализм, который проявляют правящие классы Бессарабии, Украины и Финляндии, способен подтвердить правильность пресловутой поговорки: «Родина — это там, где нам хорошо».
Угроза оккупации Бессарабии может ухудшить австро-румынские отношения. Но куда больше большевиков поразило презрение, с которым румынское командование относится к русским войскам. Оно отказывается поддерживать связь с избранными командирами, с солдатскими комитетами; оно препятствует свободному передвижению русских частей.
49-я русская дивизия, возвратившаяся с передовой, была окружена румынами. 194-й полк — разоружен. Фураж и часть продовольствия 49-й дивизии были румынскими войсками конфискованы. Большевиков арестовывают и расстреливают.
В качестве ответной меры Совет Народных Комиссаров отдал вчера приказ об аресте румынского посланника Диаманди, которого я накануне предупредил. Это недопустимое покушение на личность одного из их коллег вызвало бурную реакцию среди дипломатов, аккредитованных в Петрограде. Сегодня днем они в полном составе направились в Смольный и потребовали у Ленина освободить Диаманди{98} из-под ареста.
Ленин, которого я видел этим вечером, заверил меня, что завтра же просьба европейской дипломатии будет удовлетворена. Его сильно потешает, с какой поспешностью дипломаты, молодые и старые, союзные и нейтральные, до сего времени с возмущением отвергавшие малейший контакт со Смольным, вмешались в дело. Он не ожидал такого торжественного приема в день Нового года и с улыбкой говорил мне, что до сих пор взволнован, что разом увидел столько благородного люда. Он с иронией пожалел, что послы, проявляющие такую прекрасную инициативу, когда нужно защитить привилегии их благородной корпорации, не поступают таким же образом, когда речь заходит всего лишь о том, чтобы пощадить интересы своих правительств и не допустить пролития крови своих солдат.
Петроград. 5(18) янв.
Дорогой друг,
Сегодня днем в лихорадочной обстановке в Таврическом дворце открылось Учредительное собрание. Вооруженные солдаты и матросы шумно патрулируют роскошные галереи дворца. Депутаты будут находиться под их неусыпным надзором.
Подавленная, нервничающая оппозиция выглядит жалко. Ни одного красивого жеста, ни одного возвышенного слова. Никакого мужества, никакого напора. Пусто, мертво, никак. Чернов, избранный 244 голосами против 153, поданных за Спиридонову{99}, председателем собрания, произносит длинную декламационную, пустую, осторожную речь против большевистской тирании. Программа, предложенная им, с некоторыми формальными оговорками, практически схожа с программой правительства. Единственное — он предлагает вместо большевистской «вся власть Советам» формулировку «вся власть Учредительному собранию». Внимательно выслушивают Церетели, единственного меньшевика, которого как политика признают Ленин и Троцкий. Его критика большевиков благородна, тверже, чем критика Чернова. Но по вопросу о войне, о мире, по основным вопросам, Церетели, Чернов и другие не осмеливаются открыто разойтись с большевиками. Они утверждают, говоря о внешней политике, что хотят обратиться к союзническим правительствам, созвать международную социалистическую конференцию, ратифицировать программу Циммервальда. Но не разрывать перемирия. Они будут продолжать мирные переговоры. Тогда?
Позавчера меня пригласили на заседание депутатов от правых и центральных с.-р. и с.-д. Я, как подобало, заклеймил их позорную и неискреннюю позицию. Имел с Рудневым{100}, московским руководителем, бурную дискуссию: он признался, что его партия ни за что не будет помогать большевикам в возобновлении войны. Сегодняшнее заседание подтверждает все мои опасения, доказывает правильность всей моей критики.
В перерыве большевики и левые эсеры покинули зал заседаний, протестуя против позиции большинства, не согласившегося немедленно одобрить декларацию, подготовленную Центральным Исполнительным Комитетом Советов, провозглашающую права русского народа и поддерживающую политику Советов.
Шумное ночное заседание впечатлило не больше предыдущего. Около пяти часов утра какой-то матрос обратился к Чернову: «Охрана устала. Пора кончать заседание»{101}. Сбитый с толку Чернов что-то пробормотал, начал вяло препираться с моряком, и после зачтения нескольких декретов Учредительное собрание, растеряв чувство собственного достоинства, трусливо, не смея протестом заклеймить насилие, осуществляемое против законного представительства народа, повиновалось приказам матроса.
