Ознакомительная версия.
Наверное, после зоны Лехе на воле еще труднее будет. С его прямотой, максимализмом, с обостренным чувством справедливости. Искренне желаю, чтобы ему чаще везло и на воле и здесь, за колючкой, на оставшемся до освобождения отрезке срока.
* * *
Какой нездоровый цвет лица у многих из тех, с кем я разделяю ныне арестантскую судьбу. Особенно это заметно в ясный солнечный день, во время проверок, когда весь отряд выстраивается по шеренгам в «локалке». Этот цвет напоминает о множестве явных и скрытых недугов. Мрачная палитра. Желтый, мертвенно-бледный, серо-землистый, серый с зеленью. Напоминание о больной печени, разрушающихся легких, барахлящих почках и т. д. Наглядное свидетельство отсутствия витаминов, потребления плохой воды, отсутствия нормальной медицинской помощи, а главное, конечно, дефицита свежего воздуха. В бараке дышим диковинной смесью из табачного дыма, испарений сохнущей одежды, запахов несвежего белья. Не говорю уже о том коктейле, что приходится вдыхать в лишенных вентиляции ангарах «промки» (тот же дым, пыль, полиэтилен, полипропилен и прочая гадость). Потому и выходя в «локалку» продышаться – не просто дышишь, а употребляешь воздух, как редкое лакомство, смакуя, наслаждаясь, растягивая удовольствие. Если, конечно, в это время не «поддувает» из цеха по фасовке мела из недавно развернутой, то ли случайно, то ли специально, в сторону наших бараков трубы.
А еще крупноформатную цветную съемку наших лиц можно использовать как фотодокумент в разговоре о гуманизации и либерализации нашего общества. И никаких комментариев словоохотливых правозащитников не надо! Известно, что степень цивилизованности государства определяется состоянием в этом государстве тюремно-лагерной системы, отношением в этом государстве к заключенным. Можно просто нафотографировать наших физиономий, то желтых, то мертвенно-бледных, с черными и фиолетовыми полукружьями под глазами, с проваленными, напоминающими об отсутствующих зубах (кто лишился по болезни, кто в ходе общения с особо ретивыми следователями) ртами, и… все. Наши лица – визитная карточка государства, лакмусовая бумажка состояния общества, диагноз нравов и свидетельство степени милосердия в одной конкретной стране, в одну конкретную эпоху.
* * *
Продолжаю пополнять коллекцию сюжетов и текстов арестантских татуировок. Видел в соседнем отряде зека, у которого на верхней части шеи, у самой границы, откуда начинают расти волосы (наверное, место было выбрано специально, чтобы даже с учетом наличия рубашки все бросалось в глаза) было наколото: «Руби ниже!». Такая вот залихватская рекомендация кололась, видимо, в надежде, что в стране опять введут смертную казнь и исполнять ее будет по-старинке палач топором на плахе. Другой подтекст: обладатель подобной татуировки просто уверен, что его будущая биография сложится так, что все закончится непременно «высшей мерой». Что-то вроде – «Сам себя приговорил».
Еще один не менее мрачный текст. Надпись во всю спину «Когда умру – сдирите шкуру и отнисите в Божий храм» (воспроизводится в соответствии с орфографией оригинала). Кстати, как понимать, кому адресуется вторая часть пожелания: что нести в храм? То ли эту саму шкуру, что просил-завещал обладатель этой оригинальной наколки, то ли его собственное, уже ошкуренное тело? Похоже, те, кто украшает себя подобным образом, думают о чем угодно, только не о том, что татуировка несет в себе и элементы мистики, и провидения собственной судьбы, и много чего еще, до сегодняшнего дня непонятного и необъяснимого, но очень серьезного.
А еще раньше обратил на себя внимание внушительных размеров портрет Адольфа Гитлера на груди одного из мывшихся в бане арестантов. Портрет, правда, весьма относительной похожести. Запечатленный фюрер смахивал на что-то среднее между сгинувшим в эпоху культа личности маршалом Блюхером и бравым солдатом Швейком. Если бы не окантовка из свастик всех калибров, – основателя Третьего рейха не узнать. Лет двадцать тому назад подобный сюжет, навечно запечатленный на человеческом теле, даже представить было бы трудно. Иные времена – иные нравы. И тематика живописи по телу совсем иная.
* * *
Обошел человек двадцать в бараке в поисках чистого конверта. Занимался этим отчасти по необходимости (конверты, действительно, у меня кончились, а до ближайшей посылки, в которой их непременно пришлют, еще пара недель), отчасти ради своего рода социально-экономического эксперимента по изучению местных нравов. Результат оказался вполне ожидаемым. Кто-то буркнул однозначное «нет», кто-то сожалел, что его конверты закончились (были бы, обязательно поделился), кто-то делал удивленные глаза: «Откуда?». Кстати, я сам на протяжении более года (срок моего нахождения на отряде) никому, ни разу в аналогичных просьбах не отказывал. Конечно, нельзя впадать в мелочность, опускаться до ненавистного крохоборства, но факт – вещь упрямая. На протяжении всего этого времени из месяца в месяц вижу, как основная масса окружающих меня людей, затовариваясь в ларьке, набирает на все имеющиеся деньги исключительно то, что можно только съесть. Сознательно и целенаправленно забывая даже о не менее необходимых сигаретах, не говоря уже о конвертах, открытках и даже обыкновенных спичках. Все прочее «добывается» при помощи вовсе не волшебного слова – «Дай!». Без всякого намека на приставку «пожалуйста». Халява – в качестве руководства к действию. Халява – в качестве главного жизненного принципа.
* * *
От одного из соседей услышал вполне искренне: «Да я за головку лука Родину продам.,».
Все-таки не удержался, попытался уточнить: «А ты что под Родиной понимаешь?» Сосед не раздумывал ни секунды: «А, что бы под ней ни понимать!» Чиполлино-антипатриот! Космополит в луковом эквиваленте! Кстати, сидит за то, что убил брата жены («Выпивали, заспорили, не помню о чем, потом он за стамеску схватился, а я за лопату, такое вот фехтование, с лопатой оно, конечно, надежнее получилось…»). При этом очень искренне, по-детски трепетно обижается, что жена (родная сестра убитого) и теща (родная мать убитого) не балуют его своим вниманием, не снабжают чаем и куревом, не присылают денег, не поздравляют с праздниками.
* * *
Мини-сюжет, очень похожий на анекдот, но который действительно имел место, да и выдумать который просто невозможно. Оставшемуся на воле приятелю выпала журналистская командировка в африканскую страну Кению. По возвращении он написал свои впечатления в письме ко мне. В качестве документального свидетельства своего экзотического вояжа, а заодно, вспомнив мои нумизматические слабости, вложил в конверт кенийскую монетку достоинством в один шиллинг (по курсу это гораздо меньше рубля). Знал бы он, какую нелегкую задачу задал он тем самым сотрудникам администрации моей зоны! Можно только догадываться, как ломали головы эти люди, столкнувшись со столь нетрадиционным почтовым вложением в письме, отправленном на имя осужденного, куда звонили, с кем совещались и консультировались, какие слова произносили в адрес того, кто заставил их хлопотать. Ведь деньги официально нам, зекам, иметь запрещено (хотя денег этих по зоне гуляет немало), иностранную валюту тем более. Вот только как квалифицировать маленькую кенийскую монетку из белого металла? Как деньги? Но на нее ни в местных, ни в московских магазинах ничего не купить. Более того, в тех же кенийских магазинах что-то существенное на нее вряд ли можно приобрести. Как валюту? Смешно. Как сувенир? Про сувениры в документах, регламентирующих деятельность колоний строгого режима, – ни слова. Случайно я узнал, что неказистая монетка из белого металла (на одной стороне цифры и буквы, на другой портрет главы государства) стала поводом к целому экстренному совещанию, в котором участвовали цензор (дама, проверяющая всю нашу получаемую и отправляемую почту) и несколько представителей администрации. В ходе напряженного обмена мнениями выдвигались разные предложения. Первое – вытащить монету из конверта, а письмо отдать, будто никакой монеты там и не было (чувствуется, это был самый привычный, самый любимый, наиболее часто используемый в этой зоне вариант). Второй – не давать мне в руки ни письма, ни монеты, будто никто ничего не присылал. Нет письма – нет проблем! Ни один из этих вариантов не был принят в качестве руководства к действию, ибо кто-то вспомнил о моей былой профессии («да он же журналист, вдруг чего узнает, вдруг куда напишет, вдруг приедет комиссия, которая нас проверять вздумает…»). В итоге, «консилиум» решил – монету изъять, положить в сейф и вернуть ее в момент моего освобождения, причем сделать все это совершенно официально, оформив соответствующий акт и т. д. Когда мне вручали этот акт, я даже не смеялся. Внимательно смотрел на людей, с очень серьезным видом осуществлявших все эти манипуляции. Прекрасно понимал, что они не шутят, что здесь все на самом полном серьезе, и все-таки наивно надеялся уловить в их действиях что-то от розыгрыша, шутки, капустника. Разумеется, никаким капустником здесь и не пахло. Люди делали то, что ввиду традиций своего ведомства и уровня собственного интеллекта они посчитали единственно возможным сделать в этой ситуации. А акт об «изъятии монеты белого металла иностранного производства» постараюсь сохранить, как уникальный документ местных нравов.
Ознакомительная версия.
