Так в чем же феномен популярности этой парадоксальной группы — ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА, по сути покрывающая своим именем одного-единственного человека — Егора Летова? Почему тысячи фанов штурмуют залы, где проходят его выступления, юноши и девушки в майках с его портретом наполняют летом улицы города, его песни выучиваются наизусть? Эти вопросы давно терзают и многоумных критиков и безмозглых завистников, но все они признают, что Егора любят и боготворят не только в Сибири, откуда он родом, но и в столице, в крупных городах, во всей России. Ему гарантирован тотальный успех в любом зале любого городка, и не только в России.
Что же здесь парадоксального? — могут спросить те, кто наблюдает за рок-культурой лишь со стороны. Дело в том, что музыка и поэзия Летова на самом деле представляют собой глубочайшее интеллектуальное послание, которое даже в своем наиболее поверхностном аспекте апеллирует к культурным явлениям, известным лишь профессионалам и элите. Апеллирует аллюзиями на фильмы Копполы, Герцога, Фасбиндера и Вендерса, на тексты Германа Гессе, Беккета, Мамлеева, Андреева, Сент-Экзюпери и Арто, на политические доктрины Бакунина, Сореля и Прудона, на дзен-буддизм, магические учения и т. д. — всем этим полны песни Летова.
И одновременно именно они заучиваются ребятами 12–14 лет, которые живут в мире ОБОРОНЫ как в психоделической цитадели, противопоставленной внешнему миру, где сменяют друг друга в калейдоскопическом ритме режимы и системы, политики и партии, оставаясь в сущности одним и тем же — отчужденной Системой, безжизненной и бескровной.
Казалось бы, подростки должны были бы увлекаться чем-то попроще, чем-то более понятным и веселым, нежели полная страшных образов и сложных идей поэзия Летова, требующая от слушателей такого культурного уровня, который не часто встретишь даже у «матерых» советских интеллигентов. Но на деле все обстоит обратным образом. Попсу, бессмысленные и лишенные всякой идеи песни, любит именно старшее поколение — в этом сходятся откровенная урла, и «новые русские», рэкетиры и «чичи», истэблишмент и обыватели.
Чем младше постперестроечный подросток, тем больше у него шансов стать поклонником именно сложного Летова, а не кривляющихся дебилов попсовой эстрады!
У Летова есть послание, которое близко и необходимо молодежи. Бешеный успех ГР.ОБА — глубинный синдром неких фундаментальных изменений в сознании и идеологии целого поколения. Именно по этой причине распознать и расшифровать Летова так важно именно сейчас.
Одной из важнейших категорий в идеологии Летова является идея свободы. Это для него высшая ценность и последняя цель. Но по аналогии с текстами Тантр и доктриной Юлиуса Эволы Летов в своем творчестве все четче различает «свободу» и «освобождение». Освобождение предполагает путь эволюции, постепенных изменений, путь последовательных состояний и действий, направленных на достижение почти однозначно недостижимой цели. Это метод прогрессизма и либерализма.
Этот путь Летов отвергает сразу и полностью, начиная с самых ранних песен. «Все, что не анархия, то фашизм, но анархии нет!». В этой короткой летовской фразе выражен синтез его мысли. Если «анархии (читай — свободы) нет», то именно ее отсутствие (а не иллюзорное к ней приближение) должно быть положено в основу радикального опыта.
Радикальное осознание невозможности освобождения приводит Летова к трагическому утверждению того экстремума, где эта невозможность проявляется ярче всего. Наступает режим «суицида», «некрофилии», рождается грандиозная по своей серьезности и глубине эстетика ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ по внешним признакам, напоминающая западный панк. Диалектика некрофильской мысли, отказ от всех промежуточных решений, радикальное требование всего «здесь и сейчас» и не мгновением позже, приводит Летова к парадоксальному выводу — «истинная свобода это обратная сторона предельной несвободы, проявляющейся в безумии, смерти, последнем унижении, заточении в темницу, в гроб, превращении в предмет, в «общественный унитаз», «в лед».
В одной из своих лучших песен «Война» Летов ясно формулирует это принцип:
Свобода или плеть?
Свобода или плеть?
Свобода или плеть?
Плеть!
Свобода обретается не вне, а внутри, не по пути вверх, а по дороге вниз. Она обнажается через мрак, а свет ее только отпугивает. Она достояние обделенных, а не удел обласканных судьбой. «Плеть», «страдание», «боль», пытка», «смерть» ближе к ее тайной сущности, нежели все внешние атрибуты независимости и власти.
Если для обывателя смерть — это абсолютный конец, то для жаждущего свободы Летова — это скорее великое начало. Смерть у него не одномерна и не плоскостна, она обладает множеством измерений, исследование и описание которых составляет динамическую ткань творчества ОБОРОНЫ.
Мука, пытка, страдание, погруженность в последние низы бытия, восприятие мира как гигантской и безысходной выгребной ямы, суицидальные порывы, некрофильские, садо-мазохистские припадки — это преддверие Смерти, вскрытие ее фактического присутствия в бытии, обнаружение ее повсюду и во всем. Постоянство и единственность некрофильской темы всех текстов ГР.ОБА, а также их совершенная серьезность опровергают возможное подозрение, что речь идет о некотором искусственном концепте. Летов органически воспроизводит «гностический синдром», т. е. восприятие мира, свойственное гностическим сектам ранних христиан, которые считали что весь мир создан «злым богом», «демиургом», а следовательно, его последним основанием является именно смерть и страдание.
В отличие от западного панка, чей стиль заканчивается (в лучшем случае) обостренным экзистенциализмом и эстетическим эпатажем, Летов вписывается, скорее, в совершенно иную, сугубо автохтонную, русскую духовную традицию. В ней присутствуют глубинные гностические мотивы повторяются со странной регулярностью — у философа Сковороды, у Кириллова в «Бесах» Достоевского, у многочисленных персонажей Мережковского, Сологуба, Платонова, Мамлеева, а также в поэзии Хлебникова, Есенина, Клюева.
За предчувствием смерти Летов погружается в исследование ее самой. Это наиболее сильные и страшные песни, где дается феноменологическое описание состояний post mortem. Их сюжеты спонтанно воспроизводят общий сценарий инициации, первая фаза которой — «работа в черном», «оeuvre au noir» — повсеместно называется «опытом смерти» или «сошествием в ад».
Моделью такого текста является «Прыг-скок», длинная композиция с одноименного альбома (бесспорно, одного из лучших летовских дисков). Зашифрованное в ней описание путешествия «по ту сторону» может быть понято и как феноменология «психоделического путешествия» с помощью (явно чрезмерной) дозы наркотиков, и как инициатический опыт первой фазы герметического «Великого Делания».
