Будучи уверенным, что оно просто нереально, не пройдет, я высказался за то, что надо взвесить все «за» и «против»., и, главное, — посоветоваться с партийными организациями. Ни в коем случае не идти против сложившегося в партии мнения.
Буквально через несколько дней вопрос об отсрочке съезда отпал, ибо все местные руководители категорически выстуцили против, справедливо полагая, что она могла вызвать политическую бурю в партии и стране.
В последующие дни, вплоть до открытия съезда, мне пришлось вместе с Генсеком и его помощниками, Яковлевым, Болдиным трудиться в Ново-Огареве над доработкой доклада, наезжая в Москву для решения организационных вопросов — открытия пресс-центра съезда, встречи с руководителями средств массовой информации и т. д.
Там же, в Ново-Огареве, состоялось заседание Политбюро, на котором были расставлены точки над «1» по персоналиям. Генсек сообщил о том, что ряд товарищей за последнее время неоднократно ставили вопрос о своем уходе в отставку — Воротников, Зайков, Слюньков, Бирюкова. Это было принято к сведению. Я счел необходимым обнародовать свои намерения и заявить, что обстановка складывается таким образом, что я тоже не собираюсь добиваться сохранения своего пребывания в ЦК и Политбюро. С Горбачевым я раньше уже обсуждал этот вопрос. И мое заявление не было для него неожиданным. Согласившись с этим, Горбачев сказал, что он предпологает использовать меня на другом участке работы по линии Президентского Совета.
Насколько я помню, обсуждался, кроме того вопрос о заместителе Генерального секретаря, а также о целесообразности вхождения в Политбюро главы правительства и руководителей таких государственных ведомств, как Министерство иностранных дел, Министерство обороны, Госплан, КГБ СССР.
29 июня был проведен Пленум ЦК, на котором Генсек тезисно изложил основные положения своего доклада. Многие не ожидали от него наступательной тональности, твердой защиты перестроенного дела. Были, конечно, и критические выступления в консервативном духе, но без развязности, характерной для предыдущих Пленумов ЦК. Видимо, российский съезд кое-чему научил. Таков, собственно, и был замысел — провести съезд на прогрессивной, перестроечной основе, не поддаваться давлению консервативных сил, постараться вывести партию на новые горизонты, побороться за основной массив партии, расширить идейно-теоретическую базу для партии, предотвратить на этом этапе раскол, но без уступок в принципиальных вопросах.
При открытии съезда не было ни оваций, ни вставания в духе прежних традиций. Все формально-парадные моменты полностью исключались. Президиум съезда, избранный в составе 40 человек, а не 200, как раньше, был действительно рабочим органом, собирался чуть ли не в каждом перерыве для обсуждения и решения вопросов организации съезда.
Сравнительно быстро удалось пройти процедурные вопросы. И уже в первой половине дня Горбачев начал делать свой доклад. Закончил он его после обеда, а потом по утвержденной повестке дня начались отчеты членов и кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК. Первому слово было предоставлено Рыжкову. Его выступление после доклада Генсека воспринималось «не очень», и уже это стало усложнять обстановку на заседании.
Следующим объявили мое выступление. Оно было в какой-то мере заранее обречено. Уже когда я шел к трибуне, в зале стоял шум и раздавались неодобрительные хлопки. Но все же первая часть выступления — проблемная — была выслушана внимательно, а затем в зале стал нарастать шум и начали вспыхивать «аплодисменты наоборот». Состояние — хуже не придумаешь, хотя я заранее был готов ко всему, зная настроения большинства делегатов. Да и мною была допущена тактическая ошибка — слишком прямолинейное понимание отчета. С большим напряжением удалось довести выступление до конца.
Что касается прений, то они не принесли неожиданностей. Вовсю «полоскали» и Генсека, и членов Политбюро, а среди них, пожалуй, всего сильнее меня. В чем только ни обвиняли — тут и Арбат, и забытое милосердие, и отсутствие идеологической концепции перестройки, и кризис школы, и разложение молодежи, не говоря уже о телевидении и печати. Складывалось впечатление, что началось нечто вроде соревнования в хлесткости, размашистости и разносности критики.
Но со стороны делегатов было немало и поддерживающих, ободряющих знаков. Беседы с делегатами в перерывах в фойе показывали, что многие значительно глубже понимают и лучше чувствуют ситуацию, чем это выглядело в крикливых выступлениях. Да и мое отчетное выступление оценивалось многими, как добротное по содержанию. В более деловой и конструктивной обстановке проходило и заседание Идеологической секции. Я это объясняю тем, что там собрались люди, которые глубже, профессиональнее владеют идеологическими проблемами, чувствуют на себе сложность ситуации. На заседании секции заметил — начинается некий перелом в настроениях. Делегаты почувствовали, что разносность идеологической критики переходит разумные пределы, за которыми уже ничего не выяснишь и не решишь.
Пожалуй, самым ответственным для меня в работе съезда было выступление с ответами на вопросы. Поступило огромное количество записок — 500. Среди них целые послания с изложением своих позиций, оценок. Многие носили эмоциональный характер. Немало было и злых реплик, замечаний в духе старого, догматического мышления.
Вначале такое обилие вопросов привело меня в некоторое замешательство. Но затем постепенно, особенно после Идеологической секции, был нащупан подход к ним. Ни в коем случае нельзя было занять позу обиженного, пытаясь в чем-то оправдаться. Надо было показать, что разносная критика и до съезда, и на нем самом не повергла в транс, поэтому следовало в активной, наступательной форме изложить свою позицию и показать неглубокий, поверхностный характер значительной части критики.
Повторные выступления членов Политбюро с ответами на вопросы начались вновь с Рыжкова. Он накануне подготовил и раздал целую брошюру с ответами на основную массу вопросов и тем самым облегчил выполнение своей задачи.
Затем наступила моя очередь, причем в обстановке очень сильно возбужденного зала. Но первые аккорды выступления заставили всех притихнуть и сосредоточить внимание. Дело в том, что я специально сначала процитировал самые погромные и злые записки не с вопросами, а утверждениями, что Медведев «полностью развалил идеологическую работу», что «уничтожил всю идеологию в партии» и т. д. Некоторые из этих вопросов даже были поддержаны аплодисментами из зала. Все ожидали, как я отвечу.
