И подходило время родов.
Алексей Иванович Фатьянов и Борис Андреевич Мокроусов были страстными бильярдистами. Они не могли пропустить ни одного «бильярдного» дня и часто сходились в доме композитора, который тогда была на Третьей Миусской. Там играли далеко заполночь.
Покидая дом в Хрущевском переулке двенадцатого января, Борис Андреевич быстро вышел из подъезда, Алексей Иванович же задержался в дверях, будто затревожился:
— Анна Николаевна, если что, звоните, — Сказал он теще и оставил номер телефона бильярдной.
Галина проводила его привычно — спокойным и милым взглядом. Он нахлобучил шапку и выбежал на мороз.
На тот день пришлась особенно увлекательная и долгая партия. Увлеченность перерастала в азарт. Закусывая уголком рта сигарету «Новость», поэт и заправский бильярдист Фатьянов угрожающе цедил: «подставочку не бить»… «от борта в лузу»… По зеленому сукну испуганно и слепо летали желтые костяные шары.
— Знаешь, Алеха, иногда, глядя на тебя, мне кажется, что я вижу слона, играющего собственными костями! — Нарочито мрачно пошутил Мокроусов.
— Видишь кий? — Фатьянов легко включился в игру и потряс кием. — Если я слон, то вот мой бивень! Бивнем бьют. То-то я смотрю у тебя голова на шар похожа, Боря!
Едва он начал выигрывать партию, как его пригласили к телефону.
— Поиграть ведь не дадут, не только выиграть! — Ворча, принял он телефонную трубку.
Анна Николаевна с тревогой сообщила, что у Галочки начались схватки.
— Не волнуйтесь! Скажите Пусику — пусть не волнуется тоже! Вот доиграем партию в бильярд — и приедем, — Успокоил Алексей Иванович тещу и вернулся к столу.
Вновь застучал по шарам кий-бивень. Вновь дымила и сыпала пеплом тлеющая «Новость». Слышалось обычное: «а вот сейчас мы — «своячка», «бей тупым концом»…
Так прошло полчаса, и Фатьянова опять подозвали к трубке.
— Алеша, приезжайте скорее! У Гали предпосылки того, что ее надо везти в роддом, — Говорила теща, а за ее голосом слышались сдержанные стоны жены.
Но в бильярдной кричали: «Ки-икс!», «А где наш мел, а где наш мел?»!
— Стоп-стоп-стоп! Счас приедем… — Бросает он трубку, бежит к столу и быстро выигрывает.
Еще быстрей они вместе с Мокроусовым садятся в такси. Они мчат по улице Горького, по Тверскому, Суворовскому и Гоголевскому бульварам. Сворачивают на Кропоткинскую… На их руках, на щеках, на пиджаках и брюках, на бобриковых пальто — мел, будто они не знатные люди, а отличники из средней школы.
Въехали Алексей Иванович с Борисом Андреевичем во двор Хрущевского переулка. Взметнули маленькую пургу из-под колес, машину оставили у подъезда. Свели по ступенькам лестничного марша совсем бледную от боли Галину. Закутав ее в тещину шубу, усадили в машину и повезли в роддом.
3. «За женушку с Аленушкой…»
Когда они вернулись в Хрущевский, а не в бильярдную все же, Галина уже родила дочку.
— Так мы могли бы опоздать, Бори-и-ис! — Побледнел вдруг Алексей. — Тут я слон: настоящий и лопоухий! Или слонихи сами за все отвечают?
— Я не знаком с жизнью слонов, Алеша. Они у нас не водятся.
— А я?
— Ты — продолжение кия!
И, облегченно посмеявшись, Алексей принес выпить. По рюмочке. За доченьку. И стали они писать молодой маме письмо. Оно стало песней «Пью рюмочку до донышка за женушку с Аленушкой». От руки на чистой бумаге был нарисован нотный стан. И нанизывались на него ноты партитуры счастья. Так что исполнять этот радостный гимн могли бы все роженицы палаты, будь они музыкально грамотны.
Имена детям Алексей Иванович выбирал сам. Еще в детстве он упивался красотой русских сказок, кроткой, певучей чистотой и лаской русских имен. Во что бы то ни стало ему хотелось назвать дочь по-васнецовски — Аленушкой. Не Еленой, именно Аленой Алексеевной. Он набрал полные карманы конфет и пришел в ЗАГС. Там, долго не объясняясь, он высыпал на стол килограмма два шоколада, твердо попросил:
— Девушки милые! Запишите мою дочь Аленой — век не забуду!
И симпатичные чиновницы записали в свидетельстве о рождении имя девочки — «Алена».
И крестины дочери Фатьянов отмечал на широкую ногу.
Крестили ее в храме Воскресения Словущего, что на улице Неждановой. Храм этот знаменит тем, что никогда не закрывался, в нем не прерывалось служение даже в годы гонений на православие. И без того маленький церковный зал до стеснения дыхания заполнился московскими знаменитостями. Крестный отец — Василий Павлович Соловьев-Седой — искренне, по-родственному радовался появлению младенца. Крестная мать — солистка Большого театра Александра Михайловна Тимошаева, жена дирижера оркестра Всесоюзного радиокомитета Виктора Михайловича Кнушевицкого — постоянно дышала на руки прежде, чем взять на них спящую свою красавицу. Она тихонько пела вместе с церковным хором.
У них в просторной квартире дома Большого театра, совсем близко от церкви, и остановились все Фатьяновы — ребенка нужно было покормить и перепеленать.
А кум Василий Павлович уехал в «Москву», в гостиницу, хлопотать о банкете. Там, в банкетном зале, уже бегали официанты и администраторы, заканчивая приготовления к приему знаменитых гостей…
Об этом событии говорила вся Москва.
1948 год. Церковь не столько отделена, сколько отдалена от государства. Несмотря на сталинский либерализм в отношении православия в послевоенные годы, крестить детей старались тихонько, чтобы никто не узнал. По укоренившейся привычке на квартире у тайного священника, в глухой деревне, дома… А тут — крестины, да и какие! Ай да Фатьянов, ведь никаких крестин организовывать нельзя, а он что ж? Открыто крестил дочь да еще и банкет затеял там, где шила в мешке не утаишь! И что с ним делать: ведь не член партии, а значит — никто… Это подумать только: весь цвет советской творческой интеллигенции пришел в храм и люди участвовали в службе! Не просто присутствовали — пришли специально, стояли со свечами!
Что за банкет был, забыть невозможно. Этот февральский вечер гремел отголосками своими еще много лет. Рядом с Красной площадью и мавзолеем на накрахмаленных скатертях стояли водки и закуски для того, чтобы отпраздновать церковное таинство. Людей приглашено было много, зал был полон: композиторы, поэты, артисты, исполнители, чиновники различных творческих организаций… Был Соловьев-Седой со своей женой Татьяной Рябовой, Сигизмунд Кац, Иван и Евгения Дзержинские, Никита Богословский, из композиторов не было разве только Тихона Николаевича Хренникова, а почти все остальные — были. Писателей пришло и того больше. Хайджинатов Тихон Михайлович, председатель правления авторских прав, желал младенцу жизненного благополучия — а он знал, что это такое, всегда выручал деньгами без вопросов. Речи, тосты, вина, смех, шутки, танцы, долгие многочисленные «посошки», сочиненные тут же песенки и куплеты, поэмки и оды… О, веселая кутерьма больших праздничных застолий, где все — друзья или почти друзья!..
