Ознакомительная версия.
– А-а! Наслушались-начитались своего Вольпина! Этого доморощенного законника, этого якобы юриста!
С самим автором «Памятки» они уже предпочитали не связываться. «Они, – говорил Алик, – обращались со своей «клиентурой» в предположении, что никто серьезно к закону не относится. А я на допросах тренировался делать так, чтобы у следователя дрожали коленки». Вика не раз вспоминала забавную историю, когда после трехчасовой беседы в «конторе» Алик, который на тавтологии собаку съел, так следователей умотал, что они позвонили ей домой и попросили: «Заберите его!»
Под впечатлением прочитанной «Памятки» 19-летний студент-третьекурсник МГУ Дима Зубарев решился задать свой вопрос автору прямо в лоб:
– Вы действительно хотите, чтобы большевики соблюдали собственные законы?
– Да, именно этого я и добиваюсь.
– Но ведь если они начнут соблюдать законы, они перестанут быть большевиками!
– Тс-с-с! – Есенин-Вольпин прижал палец к губам, а потом лукаво подмигнул. – Конечно, это так. Но они об этом пока не знают.
И тут же, отбросив шутовство, вновь, в который уже раз, принялся развивать свою мысль об опасностях, которые таят в себе недоучки: «Они страшно наглы и напористы, лишены чувства такта и комплекса неполноценности. Они прут, как танк, и с таким народом, как у нас, который легко обмануть, увести в любые дебри, очень часто побеждают».
– Я в своей жизни, – признавался он будущему филологу Диме, – всегда очень боялся недоучек и старался обходить их десятой дорогой. Станешь с таким деятелем спорить на какую-то тему, он слова не даст сказать. Они вообще не умеют слушать и тараторят без конца. При этом панически боятся действительно образованных людей и стараются с первых же минут задавить собеседника словесным потоком. Этим они доказывают сами себе, что тоже что-то знают и что-то умеют. Хотя фактически они – недоучки во всем…
– Александр Сергеевич, а вы вообще как, враг советской власти, что-то имеете против нее?
– Я? – удивился Есенин-Вольпин. – Да ничего я не имею против советской власти, которая незаконно захватила власть в 1917 году. И иметь не хочу.
* * *
От отца родного ли рожден,
Или непосредственно от славы,
Любопытством тонким наделен,
Презирал я детские забавы.
В девять лет я знал,
Что на Луне
Солнце днем горит
На небе черном…
Александр Есенин-Вольпин 23/1–1946 г.
Завистники твердили, что наследникам Сергея Есенина изначально, от рождения выпал счастливый случай, удачный жребий. Вот как? Какой уж тут чудесный билет, когда они, практически не знавшие родного отца, в течение десятилетий – с конца 20-х до середины 60-х годов – испытывали на себе все прелести сомнительной привилегии носить фамилию полузапрещенного в родной стране поэта?
«От отца ль я рожден…» Это – состояние, – говорил Александр Сергеевич, – естественное в моем положении. Если я и рожден от славы, то я всячески от нее отбрыкивался. Я всю жизнь не могу понять: я самостоятельное существо или со мной разговаривают по причине того, что я сын знаменитого поэта… Отцовская фамилия только мешала мне говорить по существу!..»
По всей вероятности, он выражал не только свое мнение, но и сводных братьев и сестры. Так или иначе, каждый из них был связан со словом. Начиная со старшего, Юрия, ушедшего раньше всех. Татьяна, оказавшаяся в эвакуации в Средней Азии во время войны, более полувека работала журналистом, научным редактором в ташкентских издательствах, опубликовала книги прозы и мемуаров.
Отец, не сразу разглядев в темноволосом младенце по имени Костя своего, есенинского, природного начала, втайне, видимо, все же на что-то рассчитывал, призвав в крестные отцы новорожденному гениального поэта Андрея Белого. Правда, делом всей жизни Константина стала занимательная футбольная журналистика. Близкий Константину Сергеевичу человек Лев Иванович Филатов говорил: «У Есенина-младшего был принцип: стихи не писать. А тем более – не публиковать. Он считал: что бы ни написал, обязательно будут сравнивать со стихами его отца. Но о футболе он писал под фамилией Есенин со спокойной совестью. Он стал нужным для тех, кому что-то неясно в футболе. А неясно – всем».
Надежда Давидовна Вольпина знала: до конца своих дней Сергей Есенин носил в портмоне портрет «моей Троицы» – так он называл Зинаиду, дочь Таню и сына Костю. Дети воспитывались в духе культа памяти личности отца и неприкосновенности его творчества.
Младший сын, вечный бунтарь Алек, был самонадеян и критичен по отношению к поэту Есенину. Он говорил: «В ХХ веке, конечно, Блок – самый крупный поэт. Выше Есенина я ставлю Блока и Гумилева… «Я скажу: не надо рая. Дайте Родину мою…» – это мне никогда не нравилось. Я не мог долгое время понять, что такие стихи можно писать не из конъюнктурных соображений. Я и сейчас это плохо понимаю. Умиление – не из числа моих чувств. Я все-таки глаза на мир продирал с 37-го по 39-й год…
Вообще, непосредственного влияния он на меня не оказал. Но, в общем-то, мне близок дух некоторых его стихов, в частности, тот, которым пропитано стихотворение:
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники желтую грусть.
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть в лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином.
…………..
Нет! Таких не подмять, не рассеять.
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя… Рас… сея…
Азиатская сторона!
Это стихотворение могло быть написано в 60–70-е годы! «Бесшабашность им гнилью дана» – какая замечательная формулировка! Конечно, замечательный поэт, развившийся совсем не так, как от него ждали в начале революции. Впрочем, в начале революции, в апреле 1918 года, и мама моя, Надежда Вольпин, тоже писала: «Цепи твои, Революция,/Сердце святее свобод!»…
Что касается наследственности и своих литературных успехов, то Александр Сергеевич скромно говорил: «Поэтические гены?.. Я писал стихи, некоторые из них опубликованы. Но не знаю, гены ли это. Скорее, желание сына Сергея Есенина тоже оставить после себя что-то поэтическое. Хотя я рано понял, что великого поэта из меня не получится и что мое призвание – философия и математика». Порой он довольно самокритично относился к своему стихотворчеству и публично признавал:
Лет в семнадцать (это было летом),
Полюбив доступность пустоты,
Я едва не сделался поэтом, —
Но язык мой беден и смешон…
Тем не менее, спустя десятилетия, обращаясь к составителю многотомной «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны» Константину Кузьминскому, Александр Сергеевич настоятельно требовал внести ряд правок, мелких изменений в свои тексты. И даже: «Фамилию – Вольпин – прошу восстановить, как поэт я существую только под этой фамилией. Ассоциации – не всегда благо».
Ознакомительная версия.
