– Сидите, сидите, – дружелюбно, как лучшим друзьям, махнул рукой комбат. – У меня к вам дружеский разговор. Хорошо, что вы все тут вместе сидите.
Мы переглядываясь молчали, давая комбату возможность высказаться.
– Мужики, вы даже не представляете, как вы меня подставили. Даже не представляете. Вам что? Свои два года отслужили и домой, а мне двадцать пять лет служить. Мне должны были сейчас подполковника присвоить, а тут… Скажите, что со зла наговорили. Мол в отпуск не пускал, ругался много, вот вы и написали…
– Плохо выйдет, товарищ майор, – признался я. – Выйдет, что оклеветали, вроде.
– Ну, выйдет, чего вам будет-то? Дадут по выговору, так я сниму через месяц и в отпуск вас отпущу, честное офицерское. А вы мне своими заявами всю карьеру… Что мне стреляться, что ли?
Майор говорил о понимании, о чести, о правде и лжи. Говорил об армейской взаимопомощи. Старался доказать, что другие ведут себя еще хуже. Мы молчали, слушая разглагольствования грозного, ставшего в одночасье жалким командира батальона. Майор замолчал, смотря на нас умоляющим взглядом, и мне стало его жалко. Он был плохим человеком, но разве сделали бы мы его лучше, свалив комбата с занимаемой должности?
– Товарищ майор, нам бы с ребятами посоветоваться…
– Конечно, конечно, – тут же вскочил комбат. – Вы уж выручите, ребята, а я свое слово сдержу.
– Что делать будем? – спросил я друзей, когда дверь за майором плотно закрылась. – Жалко мужика.
– Нда… – протянул Виталий. – Дела.
– Ну, если он меня обещает больше не бить, – начал Олег.
– В общем, заявления забираем?
– Забираем.
На том и порешили.
Проверяющий из штаба московского военного округа, направленный друзьями, пришел лично ко мне в палату, взял вторую объяснительную и, пожелав скорейшего выздоровления, уехал в Москву. Комбат ходил тише воды, ниже травы, и мы уже решили, что все закончилось. Но не тут-то было. Через три дня, как продолжение тихой проверки проверяющего, в полк прибыла целая комиссия. Я как раз вышел из санчасти и без дела шлялся по роте, помогая старшине, когда меня вызвал в канцелярию роты начальник комиссии чернопогонный полковник с танками в петлицах.
– Значит, товарищ сержант, Вы утверждаете, что оклеветали командира мотострелкового батальона из соображений личной неприязни?
– Ну, товарищ полковник, Вы понимаете…
– Сынок, ты мне мозги-то не парь, – мягко посмотрел на меня полковник. – Я же не пальцем деланный. Шандыбина все равно снимут, его нельзя оставлять тут комбатом. Снимут независимо от того, что ты мне сейчас скажешь. Его просто нельзя оставлять на таком посту. Так что ты его не бойся. Если ты в первом заявлении написал правду, то майора накажут по уставу, а если ты там наврал, – взгляд председателя комиссии стал жестким, – то ты оклеветал в его лице, армию, ты оклеветал старшего офицера, и, – он сделал театральную паузу и поднял вверх палец, – коммуниста! А это уже не выговор с занесением, а подсудное дело. За такое вранье ты долго папу с мамой не увидишь. Тут тебе дисциплинарный батальона мягким приговором покажется.
Такая перспектива меня совершенно не устраивала, и я собравшись с духом сказал:
– Товарищ полковник, мы же с Вами не дети. Ну, разве много солдаты и сержанты пишут заявлений против своих командиров, тем более такого ранга?
– Практически не бывает.
– А тут не одно и не два, а… Ну, конечно, первое было настоящим, а второе…
И я рассказал полковнику все как было. В то же самое время мои сослуживцы, получив профессиональные объяснения от членов комиссии, делились истинными фактами в письменном виде под неукоснительными взглядами борцов за правду времен перестройки.
Комбата с должности сняли, влепили ему строгий выговор с занесением, притормозили в звании и понизили в должности, переведя начальником штаба в другое место. На его место назначили бывшего командира первой роты капитана Харитонова. Обиженный Костин старался не разговаривать с капитаном до присвоения Харитонову майорского звания. Подружились они после того, как обмыли полученную новым комбатом майорскую звезду и пьяные, в обнимку завалились в казарму.
Дружно наехав на смотрящих после отбоя фильм, офицеры стали не разлей вода. Харитонов не служил в Афганистане, но представлял самую грамотную и порядочную часть представителей ВОКУ, являясь выпускником Бакинского училища.
А через неделю из батальона ушел майор Тарасов. Перед увольнением в запас зампотех подарил старшине роты свои нарды, а мне свою старую полевую сумку, расписавшись на ее внутренней части и проставив года начала и окончания службы. Такой сумки не было ни у кого из сержантского состава части. Сделанная из кожи, слегка потертая, имевшая мягкую поверхность сумка была моей гордостью, и я носил в ней письма от мамы. Письма от любимой не занимали много места. Они приходили все реже и реже, что не могло меня не волновать.
Будничная жизнь сержанта мотострелкового полка кардинально отличалась от жизни писаря-печатника штаба батальона. Солдаты, не видя во мне знающего свое дело командира отделения, слушались с большим трудом, иногда откровенно не подчиняясь. Я понимал, что что-либо изменить очень сложно и потому, что я никогда не командовал солдатами, и потому, что срок их учебки приближался к концу, и наводчики-операторы ждали со дня на день отправки в линейные части.
Старшина роты, смекнув, что к нему в подчинение вернулся не просто воин, а вчерашний студент, уже разбирающийся в тонкостях армейской документации, постарался использовать это с максимальной выгодой для себя.
– Значит так, Санек, – выгнав предварительно каптерщика и заговорщицки приблизив свою голову к моей, как бы посвящая в секреты, начал старшина. – Роту надо будет отправлять в другие части. Знаешь это?
– Знаю.
– Приедут "покупатели".
– Угу…
– А каждому солдату что требуется с собой? Правильно – обмундирование, "строевка" и прочее. Вот этим-то мы с тобой и займемся.
– А чего тут заниматься? Выписал, что есть и вперед…
– Не все так просто, Санек. В роте недостача. Большая недостача.
– Как же так, товарищ прапорщик?
Я знал о точности и грамотности старшины, и его откровенность меня поразила.
– Ну, так получилось. Во-первых, ты сам знаешь – на складе вещевой службы всего два размера: самый большой и самый маленький.
Во-вторых, старшина, которого я менял, уезжал в Афган, и мне было "в падлу" все перепроверять, я и подмахнул, что все тип-топ. В-третьих, не задавай глупых вопросов, а вникай. Смотри сюда. Мы заполняем все, как положено. Что солдат с собой везет – то пишем в строевую записку. А когда уезжает, ты дописываешь через копирку то, что я тебе скажу. И тут у нас все ладненько, и солдата не подставим. Вот, чтобы почерк был единый и лишних разговоров не было, ты мне и нужен.
