В другой комнате мое внимание привлекла фотография похоронной процессии 4 августа 1981 года, когда Панама провожала в последний путь своего самого яркого национального героя. Я не мог оторвать глаз от центральной фигуры траурного шествия — кавалерийской лошади под седлом, к которому пристегнута генеральская сабля. На седле шляпа и фляга покойного. В стремена вставлены его сапоги, но только носками назад. Эта булгаковская деталь несла в себе такую глубокую жуткую мистику, что мурашки начали бегать по спине.
Я упросил свозить меня и в Фаральон, где впервые увидел генерала. Читаю свои записи: «Все там уже не так. Раньше дом не имел ограды и свободно дышал всеми порами. Теперь он обнесен высоким кирпичным забором, по верху которого тянется противная гряда из битого бутылочного стекла. Чучу с трудом достучался. Вышел плюгавенький человечек, который впустил нас в дом.
Слава богу, стоит еще дом охраны и навес, под которым всегда сидели солдаты. Сейчас все зарастает травой, даже бетонная вертолетная площадка перед домом. Пристройка, где раньше находились «главная спальня», дававшая когда-то мне приют, снесена. Дом как бы потерял родного брата, осиротел. От моря его теперь отделяет проволочная сетчатая загородка с колючей проволокой поверху. Теперь уж не подойдешь, как бывало, к урезу Тихого океана, да и перебрасываться колкими словечками с бредущими домой по берегу пьяненькими рыбаками через такую изгородь несподручно. А генерал так любил эти разухабистые перебранки-диалоги с ними…
На веранде все так же, только гамак генерала висит иначе, нескладно. В доме все помечено печатью смерти и запустения. Все комнаты закрыты, кроме гостиной, где стоят фотографии его родителей, снимок генерала с красавицей женой Ракель и еще с каким-то, судя по лицу, европейским политиком. Они всегда бывают сытые, гладкие, самодовольные. У генерала никогда не бывало на лице такого выражения, на нем лежали следы глубокого сострадания к людям».
* * *
Вздохнув — прошлое, увы, невозвратно, — я вернулся в столицу и занялся практическими делами. За пять дней, с 16 по 20 января 1989 года, удалось провести с дюжину важных встреч и бесед с руководящими деятелями страны. Среди них были замминистра иностранных дел Хосе Мария Кабрера, посол Панамы в ООН, советник Норьеги профессор Ренато Перейра, руководители политических партий и организаций. Целый день был посвящен беседам с генеральным прокурором республики Карлосом Вильяласом и начальником Панамской службы по борьбе с наркотиками Луисом Киелем. Встречи с ними были организованы по моей просьбе, мне хотелось убедиться, насколько обоснованны были обвинения американцев в адрес генерала Норьеги в участии в наркобизнесе, ибо я не чувствовал бы себя спокойным, если бы оставались сомнения.
Генеральный прокурор сообщил, что обратился официально к властям США с просьбой предоставить имевшиеся у них данные о причастности генерала Норьеги к наркобизнесу, однако получил отказ. Он далее рассказал, что основные обвинения в адрес Норьеги базируются на показаниях некоего Мильяна Родригеса, который в свое время был арестован панамскими властями за участие в торговле наркотиками и следствие по делу которого велось совместной американо-панамской группой, но затем он был выдан США и после шестимесячного пребывания в тюрьме в США вдруг начал давать показания против Панамы, что вызвало серьезные подозрения.
Мне рассказали о том, что Панама получила Золотую медаль Международной организации по борьбе с наркотрафиком, что в стране имелась единственная в Латинской Америке школа служебного собаководства, специализировавшаяся на обнаружении тайников с наркотиками. Более того, американские авиакомпании, самолеты которых летают из Южной Америки в США, специально просили панамцев проводить обследования их лайнеров во время остановок в Панаме, чтобы избежать тяжелых штрафов и другой юридической ответственности в случае обнаружения на борту наркотиков по прибытии в США. Объяснения были достаточно убедительны в том, что касается страны и ее правительственных структур. О самом генерале Норьеге мы, естественно, не говорили.
19 января состоялась встреча и с генералом. Разговор шел в присутствии нескольких человек, я не возражал против кино- и фотосъемок, так что ни о какой разведывательной деятельности, секретности речи не могло быть. Да и сам разговор носил политический характер. Норьега говорил о долготерпении панамцев, их выдержке, умении не поддаваться на провокации, навязчивом желании американцев сорвать выполнение договоров о передаче Панаме канала и его сооружений 1 января 2000 года. Были определены основные направления развития советско-панамских отношений.
Трудно было представить себе, что ровно через 11 месяцев США нанесут по крошечной Панаме чудовищный военный удар, сотрут с лица земли казармы и штаб-квартиру Национальной гвардии, расположенные в самом центре густонаселенного района столицы, погубят тысячи ни в чем не повинных жителей из бедных кварталов, вплотную окружавших здания, занятые Национальной гвардией. Мир так и не узнает точного числа жертв этой агрессии. И все это будет представлено как акция, направленная на поимку одного генерала Норьеги, виновного в наркобизнесе. В нормальном международном сообществе подобные цели такими варварскими средствами не достигаются. Кровь невинных детей, стариков, простых трудяг, обильно пролитая американцами в дни агрессии, всегда будет стучать в сердце честного панамца, как пепел Клааса стучал в сердце Тиля Уленшпигеля.
* * *
Наступил день прощания, я знал, что это скорее всего прощание с Панамой навсегда. Уже в самолете я записал: «Карибы! Это особый мир, как мир цирка, оперетты, трагического римского Колизея. Здесь все друг друга знают, чуть ли не родственники в каком-то колене. Слабость и уязвимость каждого карибского государства делают их руководителей хитрыми, ловкими и умными. Торрихос говорил, что быть руководителем крупной державы — нехитрое дело. Сила есть — ума не надо. Чем могущественнее держава, тем прямолинейнее, незатейливее и просто глупее бывают ее руководители. Я люблю карибских политиков за их детскую наивность, за их мелкие тактические обманы, за легкость «на подъем», за простоту и человечность в общении. Да мало ли за что еще! Я их люблю, и конец делу. Они стали частью моей жизни, лучшей ее частью. Я понимаю Грэма Грина, который тоже влюблен в Карибы и посвятил им столько книг. Я полюбил их 36 лет назад, когда познакомился с Раулем Кастро на борту «Андрea Гритти», и до сих пор не изменяю им и Мексике, моей постаревшей второй родине-матери.
