— Да! — говорю гордо. — Мы там были. Папа рассказывал мне, как там было прекрасно и как там будет прекрасно! Я всё-всё видела. Да! — И я вдруг почему-то страшно радуюсь. — Папа, покажи, пожалуйста!
Папа вынимает из чемодана осколок, который я взяла на память, кладёт на стол, все смотрят, и у всех разные лица, потому что Анночка с Мишенькой ещё не понимают, что такое сейчас Петергоф!
— Мартышка взяла на память, — говорит Папа Маме.
Мамочка берёт его в руки, у неё начинает дрожать лицо.
Бабушка вообще закрыла лицо руками.
— А мы в «Норде» были! — говорю быстро. — Папка мне всё рассказал — и про чай с пирожным и с дядей Шурой, и про открытую машину, и про букет астр!
Мамочка улыбается Папе, у неё есть такая улыбка, только для него! А Папа тоже ей улыбается улыбкой, которая только для неё! И Бабушка улыбается.
— Тебе дядя Миша скрипку подарил? — опять улыбается Мама.
— Да! — говорю. — Самую лучшую дедушкину скрипку! И ещё ужасно много всего очень нужного к ней!
— Самая лучшая — «Маджини», а ты «Вильома» выбрала, — спорит Папа.
— Нет! — говорю очень уверенно. — У «Маджини» трещинка, так что о ней и говорить нечего!
Папа уехал на работу, все разошлись, а мы с Мамочкой сидим у них на кровати в спальне за буфетом.
— Мамочка, я так много хотела тебе рассказать, — говорю. — Но самое главное — это про Папу и про дядю Мишу.
— А что про Папу ты хотела рассказать? — улыбается Мамочка.
— Когда мы были в Ленинграде, он всё время, каждую минуту обо мне думал и заботился, но старался делать это так, чтоб совсем было незаметно. Понимаешь?
— Да! Он — удивительный!
Сидим молчим, Мамочка меня обнимает.
— Ты поцеловала дядю Мишу при встрече? — вдруг спрашивает.
— Конечно поцеловала! — удивляюсь я.
— И что он тебе сказал? — опять спрашивает Мамочка, но такое чувство, что она про это что-то знает.
— Он сказал очень странную вещь, — говорю. — «Неужели тебе не противно целовать такого старого пня, как я?»
— Да! — грустно кивнула Мамочка. — Он и мне всегда так говорит. А как они с Папой встретились?
— Как… — Я чуть не сказала, «как дураки», — как-то странно — стояли и жали-жали друг другу руки. Но зато, — радуюсь я, — они очень хорошо прощались! Так хорошо обнялись!
— Значит, он немножко оттаял от встречи с вами! — Мама улыбается, но так грустно это говорит. — Дядя Миша такой нежный, такой добрый, чуткий, он замечательный, но очень всегда был сдержан в проявлении чувств.
— А я, знаешь, Мамочка, никак не могла ему сказать, как я его люблю, как мы все его любим, но при прощании вдруг… сказала!
— Молодец! Как замечательно, что ты это сказала! — Мамочка так радуется, что я не могу рассказать ей последнее.
Поезд трогается, он стоит один, смотрит на нас так неотрывно, как будто хочет запомнить всё-всё навсегда, потому что больше нас не увидит. Он всё дальше и дальше!
Я не хочу её печалить.
А вдруг мне показалось?
Опять едем в лагерь, но путевок только две — бедная Анка, и я без неё скучаю, и она без меня. Но Мамочка сказала, что в будущем году она снимет дачу на всё лето — целых три месяца. Будем с Бабусей в лес ходить, на речку — все научимся плавать. Грибы и ягоды будем собирать. Мы с Анкой ужасно обрадовались!
Ещё Мама сказала, что откуда-то звонили и просили, чтобы я взяла в лагерь скрипку. Я рассердилась и говорю Мамочке, что они, наверное, обалдели — у меня ведь каникулы! Какая скрипка!
Мамочка засмеялась и сказала, что, может быть, они не так уж и «обалдели», потому что в лагере будет оркестр и репетировать он будет в мёртвый час. Ну, думаю, тогда можно скрипку взять. Потому что нет ничего глупее, чем мёртвый час! Все расходятся по палаткам, ложатся на свои кровати и начинают болтать, играть, хохотать. Почему нельзя в это же время на воздухе или, ещё лучше, в лесу побегать, поиграть, на траве поваляться? Дурацкие правила — ведь нам не по три года!
Мы уже несколько дней в лагере. Я никогда не представляла, что смогу здесь быть такой свободной! Замечательное чувство! Конечно, жалко, что нет Наташи, но, с другой стороны, она опять сделала бы меня этим председателем, а я теперь просто пионерка и вчера проспала утреннюю линейку, но к завтраку проснулась. Тася днём меня встретила, погрозила пальцем, посмеялась и по волосам потрепала. Да, выспаться мне здесь не дадут, но и спешить не нужно. Хожу куда хочу и когда хочу — никто почему-то не пристаёт. Очень хорошая жизнь!
Оркестр мне понравился — особенно нравится идти туда через пустой, совсем пустой и тихий лагерь.
Ещё в этом году появился спортивный кружок — вот куда бы я пошла с радостью, но туда почему-то не берут девочек. Я об этом всё время думаю — что-нибудь придумаю!
Ёлка ходит в кружок лепки, они там из пластилина что-то делают. А я страшно не люблю пластилин — от него руки становятся совсем чужие и такие грязные, что хуже не бывает. Но мне очень интересно, что там Ёлка лепит. Ведь она хорошо рисует — значит, и лепит хорошо. Я у неё несколько раз спрашивала: «А что ты там лепишь, расскажи!» Она всегда отвечает примерно так: «Да так, всякие пустяки!»
Я несколько дней терпела, а потом не выдержала — подошла к ней после завтрака и говорю:
— Ёлка! Ну покажи, что ты лепишь… Я тебе сестра или нет?
Ёлка очень удивилась, подумала и говорит:
— Пойдём! — И привела меня в свой кружок.
Длинный-длинный стол, за ним сидят девочки, мальчишек не видно, и все что-то в руках катают. Ёлка сказала, что это они «придают пластилину нужную форму». Что им «нужно», правда, непонятно, потому что перед ними на столе стоят то ли кошки, то ли собаки или вообще что-то совсем невозможное — действительно «пустяки» и ерунда!
Подходим к Ёлкиному месту. На столе что-то стоит, но оно закрыто тряпочкой. Ёлка мне показывает на табуретку и говорит: «Садись!» Я сажусь, она снимает тряпочку — и вот тут у меня начинает сильно стучать сердце… а потом я замираю. Передо мной в мягком кресле с высокой спинкой и подлокотниками сидит Спящая красавица или Спящая царевна!!! Голова чуть назад и вбок склонилась, вьющиеся волосы распущены, одна рука как-то бессильно лежит на подлокотнике и ещё держит нитку от веретена, которое её укололо, — веретено на полу лежит, а пол тоже из пластилина, окружает довольно далеко всё кресло. Вторая рука держит на коленях клубок, а из-под длинного, до полу, платья торчит острый носок туфельки. Складки на юбке, тонкая талия, круглый вырез и закрытые глаза… Я гляжу и от восторга ничего не могу сказать! Ёлка молчит. Наконец я прихожу в себя.
