На список избирателей ИЗ-99/1 наложен картонный лист с единственной прорезью в строку под фамилию, имя, отчество, дату рождения, прописку и роспись. Зэка мог видеть только свои данные.
— Почему урна не опечатана? — Мне захотелось немного разрядить ментовскую торжественность, хотя пломбы действительно не было.
— Не умничай! — сурово прозвучало где-то рядом.
Поставив автограф в «амбарной книге», я получил бюллетень, свернул его и направился в хату. Не успел сделать еще и пару шагов, как передо мной выросли три бойца.
— Куда же вы?! Надо проголосовать! — грозно окликнул подполковник, глава тюремного избиркома.
— Не хочу, — мотнул я головой, с грустью сознавая, что прерванный сон уже не поймать.
— Как же так, — возмутился вертухай. — Вы обязаны!
— Согласно Закону о выборах, вовсе нет.
— Тут нечего спорить! Обязаны! — угрожающе-приказно и категорично прозвучал последний и единственный довод ментовского избиркома, самодостаточного выразителя законодательства на тюрьме.
Спорить с ощетинившейся дубинками пятнистой избирательной комиссией расхотелось, и я пошел на попятную. «Кабинка» для голосования представляла собой две вертикальные доски, обитые кумачом, с полкой, перпендикулярно закрепленной у стены. Тайна голосования гарантировалась здесь лишь широтой собственной спины. Дабы не портить изолятору статистику, я поставил галку напротив «Единой России» и галку напротив «Справедливой России». Вогнав власть дважды в долг, я сбросил бумажонку в урну.
Человека, который существовал без капли спиртного больше двух месяцев, я видел лишь однажды. Это был мой институтский преподаватель, профессор по древним мирам, который, чтобы не умереть от алкоголизма, зашил себе в ягодицу «торпеду». За пятнадцать лет безудержного пьянства он вышел на дневную норму в 0,7 литра. Вовремя сообразив, что это черта, он согласился лечь под скальпель нарколога. С ролью трезвенника Евгений Абрамович справлялся с большим трудом, но редкой выдержкой. Он скуривал сигарету в две затяжки, убивая по три пачки в день, стал одержим заразным нервозом и навязчиво переспрашивал у официантов об отсутствии в блюдах винного соуса. Маститому ученому приходилось невыносимо тяжело, и лишь запрограммированный страх взрыва ядовитой капсулы в собственном седалище удерживал его от стакана. Тогда я попивал коньячок, подтрунивая над собеседником, с ужасом про себя размышляя, на какие физические и психические муки идет человек ради отказа от рюмки. Неужели нет варианта проще? Ответ я узнал через полтора года, заехав на «девятку».
Помимо блестящего решения своих профильных задач федеральная тюрьма № 1 может дать фору любой наркологической клинике. Крепче кефира здесь ничего не предлагают. Всякий процесс брожения сурово, от разгона камеры до карцера, пресекается администрацией моментально с подачи сученых и не отлипающих от глазков вертухаев. Ходит байка по тюрьме, что изюм на централе запретили после неудачной попытки Япончика настоять на сухофрукте брагу. Об этом, закатывая глаза к потолку в дань авторитету Иванькова, полушепотом рассказывал Вова Грибков.
Здешняя заморозка легко и непринужденно переламывает законченных синяков и наркош. Одни, в конце концов, избавляются от недуга, другие идут на сотрудничество и сознанку ради дозы или срыва на общий режим, где доступный ассортимент кайфа зависит только от потребностей и возможностей, упирающихся лишь в собственную кредитоспособность. Правда, остается и третий путь. Кроме как смириться и сдаться, можно вскрыть себе вены или разбить голову, чтобы уехать на больничку, которая мало чем отличается от общего режима. У основной же массы клиентуры «девятки» через полгода страданий печень, сходя с ума от удивления, вновь обретает детскую стройность.
…Время от времени мы перебирали долгоиграющие запасы, складированные под столом и шконками. Порченное нещадно выбрасывалось.
— Пенициллин. — Серега задумчиво крутил в руках упакованный в фирменный целлофан кирпич «бородинского», покрытого бирюзовой плесенью. — Можно попробовать.
— Думаешь, получится? — Олег, кажется, угадал ход мысли сокамерника, мне непонятной.
На лице Олигарха зарделось предвкушение порочной радости.
— Что нашел, Сережа? — в разговор вмешался Кумарин.
— Плесень. Давай, Володь, брагу поставим, — предложение Журы было поддержано молящим взглядом Лысого.
— Два кислых друга, хрен да уксус. — Сергеич махнул рукой, подарив инициативу потенциальным собутыльникам.
И завертелось. Сначала «бородинский» обильно засыпали сахаром: несколько дней подходила закваска. Пакет тщательно запрятали под сорокалитровым нагромождением пластиковой минералки между железными тумбочками.
— Серега, готово уже. — Олег второй день нетерпеливо обхаживал нычку. — Ставить надо.
— Ты-то откуда знаешь, Олигарх? На общем не сидел, на воле небось кислее «Луи Тринадцатого» ничего не пробовал.
— Ха! — Олег гордо задрал голову. — У меня батя брагой балуется.
— О, как! — удивился я. — Ну, ладно, мы — пыль тюремная, изощряемся от безысходности. А на воле-то зачем? Беленькая батю уже не вставляет?
— Кто ему на беленькую денег даст? — распрямил плечи Олигарх.
— Ну, ты зверюга, Олежа, — возмутился Серега. — Родного отца на сухой паек… Ты хоть машину ему со своих ярдов купил?
— А смысл? — не чуя подвоха, рассуждал Олигарх. — Чтоб, значит, он сначала незамерзайку выжрал, а потом тачку на ящик водки сменял? Пусть лучше дома сидит и брагой утешается.
— Суров ты к родителю. Детишки твои за деда своего и отомстить могут, — усмехнулся я.
— Ага, — заржал Серега. — Посадят на старости тебя в будку на цепь и на денатурат. Под фырканье Олега он достал и развернул закваску.
— Лысый, а ведь ты прав, готово, можно ставить. Не зря твой батя мучается. Не жалеешь ты папку…
— Я как-нибудь сам разберусь, — огрызнулся Олигарх.
— Конечно, разберешься, — вздохнул Жура. — Олега, Олега… Слушай! — вдруг осенило его. — Имечко твое не от слова «Олигарх» произошло? Нет? Олега — Олигарх. Выходит, у тебя власть, деньги и женщины на роду написаны!
— Может, и так, — с усмешкой превосходства отмахнулся Олег от ласкающей манечку навязчивости.
— Наверное, папка тебе такую карму определил, — подколол я соседа.
— Да. — Олег кивнул, напрягая скулы.
— Хотя не факт, — дальше повел мысль Серега. — Скорее всего, «Олега» — это производное от «олега-френ».
— Сам ты, знаешь от кого производное? — вспылил Олег.
— А ты знаешь, хуже кого стрелочник? К тому же это не я определяю, это наука такая, как ее… — Жура почесал шрам от пересадки волос. — Энтомология. Я прав, Вань?
