Я спросил, взаправду ли там олень? Тетки хором подтвердили, что олень натуральный, живой. Кто-то из деревенских сам видел, как оленя привозили на грузовике. Мне тут же подробно рассказали, в какое время гуляет Молотов, в какое Каганович, и когда они гуляют по бережку вдвоем.
— Они и к нам на хоздвор приходили, — добавила тетка-перевозчица.
— На хоздвор? — поразился я.
— Точно! — подтвердили бабы. — И к свинарнику подошли, и к коровнику! Были они задумавшись. Потом Каганович сказал Молотову, что колхоз надо поднимать.
— С тех пор все и началось, — сказала перевозчица.
— Что началось? — спросил я.
— Приехал Паншук Иван Васильевич! Деловой мужик! — наперебой рассказывали попутчицы. — Погнал казенными машинами объедки в свинарник. Ежедневно! В страду привозит зеков! Молодых, здоровых! Им работа на свежем воздухе только в радость!
— Каких зеков? — не поверил я.
— Так ведь Иван же Васильич — начальник Бутырской тюрьмы! Из Бутырки он!
Я зашел в контору представиться председателю. Меня встретил плотный мужчина полковничьего облика. Он сразу все понял, вызвал помощника, по виду шофера-порученца. Полковник стал спрашивать, а помощник записывать, что мне нужно для съемок, когда и сколько человек приедет и прочее необходимое. Так я встретил первого толкового тридцатитысячника, но и тот оказался начальником тюрьмы.
— Чтобы поднимать так сельское хозяйство, — сказал я председателю, — потребуется много таких начальников и много тюрем.
Паншук не обиделся, а рассмеялся.
— Мне пора на пенсию, — пояснил он, — и квартиру в городе пообещали.
— Говорят, — обнаглел я, — что при вас в колхозе сразу поднялась трудовая дисциплина?
— А вот и нет, — возразил Паншук, — совсем разболтались — только на мой контингент и надеются!
Уровень вранья в сельскохозяйственной сфере был значительно выше нормы. Хрущев считал себя специалистом в этой области и постоянно ждал «сдвигов». «Сдвиги» ему и подавали — врали вдохновенно и безбоязненно. По наводке краснодарского начальства, в поисках очередного тридцатитысячника меня занесло под Адлер, в одно «передовое хозяйство». Увидев «хозяйство», я сразу же сбежал, не знакомясь с «хозяином». Роскошный белоснежный коровник стоял на берегу моря. У въезда в арочные ворота покачивались стройные пальмы. Это хозяйство воспитывало молочных телят для нужд правительственного санатория. Тридцатитысячник здесь был в генеральском звании. А в бумагах, как и про Паншука, было написано о «быстром росте», «дисциплине» и прочем, без упоминания некоторых особенностей «хозяйства». Недаром, со знанием дела, Ленин говорил: «Формально, все правильно, а по существу — издевательство».
Пока в Троице-Лыкове мы снимали очерк о Паншуке, рядом, за зеленым забором, произошли исторические события. Молотов, Каганович и «примкнувший к ним Шепилов» были объявлены антипартийной группой. Лыковские колхозники огорчились. «В кои-то веки нам повезло, — роптал народ, — появились приличные соседи, поднять нас обещали и вдруг такое! Хоть бы Паншук наш уцелел!» Но Паншука никто не тронул, и он у нас успешно снимался до самого завершения работы. Количество прогуливающихся капитанов в Троице-Лыкове уменьшилось. Опальную «антипартийную группу», видимо, уже никто не охранял.
Я подумал было, что их здесь никогда и не было, что это легенда. Но однажды я решил спрямить дорогу и пошел леском вдоль знакомого зеленого забора. На тропинке показались два человека в серых негнущихся шляпах, длинных серых макинтошах и при галстуках. Выглядели они так, словно только что сошли с трибуны мавзолея. Они двигались прямо на меня, постепенно приближаясь. Я узнал знакомые усы Кагановича и усики Молотова. Падшие вожди тихо беседовали. О чем они говорили? Плели интриги? Перемывали косточки Хрущеву? Этого я не знаю. Я вежливо поздоровался. Встречные экс-вожди приподняли серые шляпы. Вот такой был исторический момент! Вячеслав Михайлович был очень похож на свое изображение на нашем семейном портрете, но с тех пор очень похудел и постарел. Еще бы! В Троице-Лыкове, вообще, постоянно случалось что-нибудь историческое. Именно здесь поселился через много лет великий писатель Солженицын.
Как-то незаметно повысился у меня статус на «Леннаучфильме». Теперь я получил возможность отказываться от некоторых предложений. Я сам предлагал темы для своих маленьких фильмов, сам писал сценарии и дикторские тексты.
Иногда меня заносило в «шнейдеровщину» — тянуло к экзотике. Однажды генерал Бара-Бараев — внук знаменитого генерала Бараева, который штурмовал Шипку, предложил мне поучаствовать в поисках следов Ледового побоища на Чудском озере. В маленькую деревушку Самолву прилетели два вертолета со снаряжением, пригнали катера с аквалангистами, и мы долго что-то искали в мутной воде. Прилетел академик Тихомиров и по секрету сообщил нам, что Ледовое побоище — плод фантазии Эйзенштейна. На этом месте произошла какая-то мелкая стычка, но не более.
— Кто ищет, тот всегда найдет — категорически заявил генерал Бараев и строго посмотрел на военных аквалангистов.
Аквалангисты запаслись грифельными досками и нырнули в Чудское озеро. Вынырнули они подозрительно быстро с корявым изображением каких-то квадратиков.
— Древняя каменная кладка! — доложили они.
— Ну, вот! Оборонительное сооружение новгородцев! Давно бы так, — похвалил их генерал.
Позже он написал про это длинную статью в каком-то военно-историческом журнале.
Мне приходилось много ездить по стране и встречаться с людьми на всех социальных уровнях. Это было интересно и поучительно. Я теперь удивлялся собственной наивности и самонадеянности. Как я мог рассчитывать на то, что сделаю когда-нибудь что-то стоящее в кино без солидного житейского опыта? Что я намерен был поведать миру? Я очень многим обязан «Леннаучфильму».
Между тем, ситуация в игровом кино после кончины нашего главного «худрука» — Сталина, постепенно менялась. Я узнал, что начали самостоятельно работать и некоторые из моих однокурсников. Володя Басов и Слава Корчагин приступили на Украине к съемкам фильма по повести Гайдара «Школа». Чхеидзе и Абуладзе сняли в Тбилиси симпатичную короткометражку «Лурджа Магданы». И здесь, на «Ленфильме», тоже начались изменения. В нашем Доме кино мы увидели новую картину Иосифа Хейфица «Дело Румянцева». В ней рассказана была простая история, случившаяся с пареньком-шофером. Все в этом фильме было узнаваемо, сделано с сочувственным вниманием к мелочам жизни и простому человеку. После помпезных, натужных славословий, к которым мы привыкли, фильм Хейфица был открытием, смелым прорывом. «Подумать только! — поражались коллеги-кинематографисты, — в фильме показан отрицательный милиционер!» Наиболее проницательные увидели в этом даже намек на репрессии тридцать седьмого года.
