— Адам еще жив? — спрашивает меня санитар. Я отрицательно качаю головой.
— Ему выстрелом разнесло пол головы, — объясняю я.
— Я сам проверю, — отвечает санитар и устремляется к моей огневой точке. Вскоре я снова оказываюсь в своем окопе. Стараюсь двигаться осторожно, чтобы не наступить на Пауля.
— Он потерял очень много крови, — объясняет санитар, указывая на замерзшую лужу крови на дне окопа. — Тут ничего уже нельзя сделать. Он, должно быть, погиб сразу.
Я киваю.
— Что мы можем сделать? Я здесь не смогу развернуться.
Санитар смотрит на меня.
— Я понимаю, ты предпочел бы не бегать туда-сюда. Давай посмотрим, сможем ли мы перетащить твоего товарища в другой окоп, чтобы он не мешал тебе, если понадобится открыть огонь по врагу. Тут рядом есть траншея, там уже лежат два убитых солдата. Их накрыло артиллерийским снарядом, прямое попадание.
Проходит примерно час, прежде чем снова устанавливается относительное затишье, и мы осмеливаемся перенести тело Пауля в соседний окоп. Фриц Хаманн прикрывает нас огнем своего пулемета, заставив вражеских снайперов и пулеметчиков прижаться к земле. Но после этого начинается настоящий ад. Русские обрушивают на нас залпы своих минометов. Когда мне удается благополучно запрыгнуть в мой окоп, я нахожу там панцергренадера Шредера, прижавшегося к заледенелой земляной стене.
— Командир сказал мне, что я должен доложить тебе. Он назначил меня твоим вторым номером, — сообщает он.
Этого еще не хватало! Почему мне прислали вторым номером именно белокурого Шредера, он же самый что ни на есть мальчишка! Неужели не нашлось никого другого? Мне хочется накричать на него, хотя я не знаю, почему. Сажусь на ящик с патронами напротив него и закуриваю трубку. Шредер курит сигарету.
— Ты знаешь, что Пауля Адама убили? — спрашиваю я.
— Знаю. Выстрелом в голову.
— Значит, ты хорошо представляешь себе, что может случиться с тобой, если будешь без нужды высовываться из окопа.
— Такое не с каждым случается. Кроме того, нам ведь иногда и приходится время от времени поднимать голову над бруствером, верно?
Интересно, думаю я, было ли у Пауля предчувствие скорой смерти? Но Катя! Она, должно быть, что-то чувствовала, потому что попросила меня присматривать за ним. Она не может упрекнуть меня за случившееся: ведь я делал все, что только было в моих силах. Я даже накричал на него, чего никогда себе прежде не позволял. И вот теперь в мой окоп попадает Шредер! Катя просила меня присматривать и за ним тоже. О, господи! Разумеется, я сделаю все, что могу, но ведь не привязывать же мне его?
Сейчас уже вторая половина дня. Сегодня туманно, и это может стать нашим серьезным преимуществом, затруднив снайперам их смертоносную работу. Минометный обстрел ослабевает. Время от времени смотрю в сторону позиций противника. Там тоже пока все спокойно. Лишь изредка вижу отдельные фигурки красноармейцев, ползущих по снегу.
Это неприятно, но у меня нет никакого намерения использовать служебное положение в личных целях.
— Это ради твоего блага, Шредер, — объясняю я. Он уже приподнялся и встал за пулеметом. Возможно, враг до сих пор нас не видит.
— Ничего не видно, это я точно могу сказать, — откликается мой второй номер. Затем показывает рукой и возбужденно спрашивает: — Что это там такое?
Я вижу впереди лишь какую-то тонкую черную линию, движущуюся слева направо.
— Можно снять телескопический прицел и посмотреть в него? — спрашивает Шредер.
— Неплохая мысль. Снимай, но только осторожно!
Шредер медленно наклоняется вперед и откручивает винт. Прицел не снимается, должно быть, примерз. Шредер берется за винт обеими руками и слегка выпрямляется. Раздается громкий хлопок. Шредер, совсем как недавно Пауль Адам, валится на дно окопа. Прежде чем схватить бинт и наклониться к нему, я кричу:
— Врача! Шредера ранили в голову!
Уже знакомый мне молодой санитар находится неподалеку от меня и скоро оказывается в моем окопе. Он склоняется над моим раненым товарищем. Мое лицо снова побледнело, колени дрожат. Во рту пересохло. Я предупреждаю санитара о снайпере и спрашиваю:
— Шредер мертв? Санитар пожимает плечами.
— Почти такое же смертельное ранение, как и у Пауля Адама. Разрывная пуля.
Ох, уж эти чертовы разрывные пули! Двое убитых за такой короткий промежуток времени.
Пуля вошла Шредеру в левый глаз и вышла за левым ухом, где оставила огромное отверстие, из которого ручьем струится кровь. Санитар перевязывает ему голову, и бинт тут же набухает кровью. В дело идет второй бинт.
— Он жив? — взволнованно спрашиваю я.
Медик приподнимает голову Шредера, заглядывает в его бледное лицо и щупает артерию на его шее. Несчастный, должно быть, уже ничего не чувствует.
— Может, жив, а может, и нет. Не могу сказать точно. При таких ранениях в голову я тут не смогу оказать ему серьезную помощь. Попробую отнести его в медицинский пункт. Он вряд ли протянет до этого времени, но надо попытаться, пока в нем еще осталась искорка жизни.
Значит, шансов выжить у Шредера остается очень мало. Шредер — второй солдат, гибнущий в моем окопе. Я же, по какой-то непонятной причине, еще жив, хотя тоже веду себя не слишком осторожно и выглядываю из траншеи. Судьба — сложная штука, от нее не уйдешь. Пока что мне судьбой суждено быть свидетелем того, как моих товарищей смерть выдергивает по одному, и происходит это в мгновение ока. Я обречен на муки, вызванные страданиями и утратами моих боевых товарищей. Мне никуда не деться и от страха за собственную жизнь, который в последнее время становится все сильнее.
— Давай бери его за ноги, — слышу я голос санитара. Мы поднимаем безжизненное тело Шредера, вытаскиваем наружу и кладем на снег. Сейчас на передовой почти тихо, лишь изредка раздаются одиночные винтовочные выстрелы. Туман нисколько не рассеивается, и видимость остается по-прежнему низкой.
— Пусть тут немного полежит, я сбегаю за носилками на командный пункт, — говорит санитар и исчезает в тумане.
Через несколько минут он возвращается с унтер-офицером медицинской службы. Тот наклоняется над неподвижным Шредером.
— Мы вряд ли сможем ему помочь. Но все равно отнесем и двух других на медицинский пункт. Там их осмотрит хирург.
После того, как медики укладывают Шредера на носилки, я в последний раз смотрю на его бледное лицо. Мне кажется, будто его веки шевельнулись, но я не уверен в этом. Наверное, мне показалось. Малыш Шредер похож на мертвеца, я знаю, поскольку видел много наших солдат, погибших в бою. Самое удивительное заключается в том, что я увижу Шредера снова, живого. Это будет через десять месяцев, когда я окажусь в медицинском центре для выздоравливающих. В свое время на страницах дневника я еще расскажу об этом. До тех пор мы все считали Шредера погибшим. Таких случаев за всю войну было немало. Нам редко удавалось узнать о судьбе товарищей.
