— Вот уж действительно — с кем поведешься, от того и наберешься! Ты что, читаешь мои мысли? Я давно хотел рассказать тебе об одном случае, да все не находил предлога... А вот сейчас ты сама подсказала... Нет, грубых просчетов у меня не случалось. Я говорю о всех индивидуальных заданиях, которые ставились передо мной, или когда я сам высказывал инициативу. Тем более, если речь шла о жизни и смерти. Ты ведь помнишь случай с президентом Академии Наук? Келдыша привезли к вам в институт, заведомо зная, что никто из ваших знатных Гиппократов оперировать его не будет. На правительственном уровне было решено пригласить для этой цели бригаду американских врачей во главе со знаменитым Майклом Дебеки... Результат тебе известен. Что касается жизненного «забега» к финишу, то ленточку со словом «смерть» первым пересеку я... И некоторые распоряжения о моих похоронах будут исходить и от Келдыша... Сама увидишь...
Я с ужасом слушала этот кошмарный монолог о собственной смерти, и мне впервые захотелось, чтобы Вольф Григорьевич прекратил беседу. Но он невозмутимо продолжал:
— Хорошо, в сторону эти траурные мелодии. Я же начал вот к чему... Не могу себе простить нерешительность в случае с известной всем трагедией. Правда, есть извинительный фактор: никто в те дни не консультировался со мной, и никогда я не принимал никакого участия в космических программах. Трагическое предчувствие пришло ко мне совершенно спонтанно, как-то само собой, но четкого образа катастрофы не было.
В то утро я проснулся ни свет ни заря и решил прогуляться по сонной Москве. В киосках уже продавались газеты, и я купил несколько утренних выпусков. На первых страницах аршинные заголовки об успешном запуске космического корабля и портрет космонавта Владимира Комарова. На внутреннем развороте статьи с биографией и последними снимками перед стартом: В.Комаров на Красной площади и в Кремле. Я задержал взгляд на этих фотографиях, внимательно «вчитываясь» в черты его лица, и молниеносно сознание осветилось фразой-понятием: «Он не вернется!»
Я ощутил холодок на спине, на мгновение мне и самому показалась абсурдной такая мысль, но фраза из слухового «поля зрения» не выпадала.
Повторяю, конкретного чертежа катастрофы я не видел, а потому на первых порах принимал навязчивую фразу как какой-то остаточный «материал» из иного ассоциативного видения.
Я старался отогнать всякое размышление о состоявшемся запуске ракет. Но дома, за завтраком, фраза трижды набатом прозвучала: «Он не вернется!» — «Не вернется!» — «Не вернется!»
Я не мог успокоиться, не понимая, отчего поступает такой сигнал. Оставив недопитым чай, прилег на диван хорошенько сосредоточиться. Но снова никакая картина не просматривалась.
И я стал размышлять, пытаясь все разложить по полочкам. В этом и была моя первая и главная ошибка, ибо рассудок в таком случае не помощник, а помеха. Нужно было принимать сигнал безоговорочно и попытаться что-либо предпринять, хотя у меня и сейчас нет уверенности в том, что катастрофу можно было предотвратить. К тому же, решающее слово по космическим программам оставалось за руководителями государственного олимпа, а там вряд ли прислушались бы к мистическому наитию.
А рассуждал я приблизительно так: почему не вернется? Даже сгорев при вхождении в плотные слои атмосферы, капсула с телом космонавта упадет на землю. Значит, он вернется. Корабль запущен вокруг Земли по круговой орбите и улететь в бездонные просторы Вселенной не может. Значит, он вернется. Не допускать же фантастическую мысль, что он будет перехвачен инопланетянами!
Эти заумные построения и привели меня к нерешительности. Ведь само ясновидение пока научно никак не очерчено, а следовательно, алогично, и нечего было мне искать разумных обоснований.
Долго разгадки ждать не пришлось: через несколько дней официально было объявлено, что космонавт Владимир Комаров погиб при спуске.
Он не вернется живым.
Глава 39
Уголовная хроника
Действительно, логические построения совсем или почти совсем отсутствовали в большинстве провидческих открытий Вольфа Мессинга. Полная противоположность методике легендарного Шерлока Холмса. Никакого анализа, никаких энциклопедических знаний не применял он в тех случаях, когда ему приходилось помогать в раскрытии совершенных преступлений.
В конце 20-х годов, находясь на гастролях в Париже, Мессинг был приглашен в провинциальный городок, чтобы попытаться раскрыть тайну смерти одной очень богатой вдовы, явно кем-то отравленной.
Префект полиции никаких нитей Мессингу не дал, ибо и у следствия их не было. С двумя детективами Мессинг отправился на виллу покойной, а роль гида взял на себя ее сын. Обходя комнату за комнатой, почти бегло их осматривая, Мессинг вдруг задержался у старинного полотна — портрета какой-то аристократки в подвенечном наряде. И тут же обратился к сыну убитой:
— Добровольно отдайте полиции ключ, висевший за этим портретом... Им вы вскрыли сейф после того, как отравили свою мать...
Через час убийца давал свои показания полицейскому комиссару.
Год спустя Мессинга попросили отыскать след пропавшего молодого человека, жителя города Торуни (Польша). С некоторыми обстоятельствами дела его ознакомили в Варшаве, но Мессинг вызвался съездить в Торунь, где два дня прожил в доме убитой горем семьи. Лишь на третий день он, в состоянии транса, близком к каталепсии, сказал родителям:
— Ваш Юзеф мертв. Тело его находится в реке сразу за мостом, а голова брошена в общественном туалете. — И назвал улицу.
Но честно заявил, что личность преступника им не просматривается.
Насколько мне известно, Вольф Григорьевич никогда не помогал следствию на политических процессах, хотя недруги и обыватели разносили по свету подобные слухи.
Однажды я спросила у Вольфа Григорьевича:
— Значит ли, что практически не существует уголовных дел, даже самых запутанных, которые бы остались нераскрытыми? Ведь достаточно в любой стране иметь одного-двух телепатов, помогающих следствию, и не будет ни несправедливых приговоров, ни нераскрытых дел?
— Нет и нет! — решительно сказал Вольф Григорьевич. — Способности, подобные моим, вовсе не панацея от всех уголовных проблем. Ведь всякий раз решается судьба человека, и суд не может руководствоваться никакой, самой глубокой интуицией ясновидца, да самого пророка! Всякий честный и демократический суд должен руководствоваться только фактами, вещественными доказательствами и ничем не побуждаемым добровольным признанием обвиняемого. Все иное для суда — не более чем эмоции.
