После Коринфа репутация Поупа сильно пострадала от ложного сообщения, будто он взял в плен 10 000 человек. За этот рапорт ответственен только Халлек. Поуп шел позади. Один из участвовавших в бою его подчиненных телеграфировал ему следующее:
«Леса полны деморализованных и бегущих кто куда мятежников. Некоторые из моих офицеров оценивают их число до десяти тысяч. Многие из них уже пришли к нам».
Поуп, не изменив ни одной буквы, отправил это сообщение — в котором нет ни слова о пленных — Халлеку, а Халлек, очень страдая от своего поражения у Коринфа, телеграфировал, что Поуп сообщил ему о взятии в плен десяти тысяч мятежников. Репутация Поупа как честного человека, была сильно подорвана, и газеты нещадно бичевали его.
Один из моих товарищей, раненый и больной, лежал в доме генерала Клинтона Б. Фиска в Сент-Луисе. В воскресенье днем генерал читал ему из Библии рассказ о первой контрабанде. Им впервые был слуга амаликитянина, который пришел в лагерь Давида и сказал, что если ему пообещают свободу, он покажет царю Израиля путь, который позволит ему застать врасплох и уничтожить врагов. Он получил требуемые гарантии, царь напал на врага и полностью его уничтожил. Пока наш хозяин читал список захваченных Давидом трофеев, пленников, рабов, женщин и стад домашнего скота, больной журналист поднял исхудавший палец и простонал:
— Остановитесь, генерал, просто посмотрите вниз, в конец этого списка и скажите, не подписан ли он генерал-майором Джоном Поупом!
Наконец, армия Халлека достигла Коринфа, но птичка улетела. Никакое другое событие этой войны не отразилось так положительно на мятежниках, и настолько дискредитировало юнионистов, как уход Борегара. Он совершенно не беспокоился до тех пор, пока снаряды Халлека не начали летать в 14-ти футах от его собственной головы. А затем, продолжая энергично отстреливаться, он покинул город, не оставив ни одной пушки, ни одной санитарной повозки и даже ни одного больного или раненого.
С тех пор Халлек утратил прозвище «Старый Хитрец», данное ему каким-то очень одаренным богатым воображением человеком, и которое ласкало слух его солдат. Единственное, что он сделал хорошо, и что понравилось всем — так это его две небольшие публичные речи. Когда он впервые вошел в Сент-Луис и был вынужден выйти к людям, он сказал:
— С вашей помощью я выгоню врага из Миссури.
Вернувшись в него снова после того, как в Вашингтоне его назначили главнокомандующим, он произнес столь же краткую речь:
— Джентльмены, я обещал выгнать врага из Миссури, и я сделал это!
Армия генерала Халлека, 23-е апреля, 1862 года
Прибыло большое пополнение. Лес, в пышной листве, наполнен
«…лесными ароматами,
Благоуханием цветов и меда» [122],
и сладостью цветов яблонь и вишен покинутых садов.
11-е мая
Хотя и медленно, но мы продвигаемся. Штаб-квартира Поупа уже у границ Миссисипи. Перед ним вы можете увидеть несколько сотен акров засеянного хлопком поля и большой луг, усыпанный буграми могил погибших после недавней горячей перестрелки. Останки сотен погибших в этом бою лошадей, медленно тлеют под грудами присыпанных сверху землей рельсов, так что их разложение никак не испортит здешнего воздуха.
Далее, наши пехотные пикеты поднимают ружья и приказывают вам остановиться. Если вас сопровождает полевой офицер или у вас есть пропуск «согласно приказу генерал-майора Халлека», вы сможете перейти этот Рубикон. Тремя милями дальше находятся наши кавалерийские посты, одни парни в седлах, другие развалились в тени рядом с их пасущимися лошадьми, но всегда бдительно наблюдают за всем, что происходит. На небольшой поляне, в полумиле от вас, через стекла бинокля вы видите одинокого всадника в сером. Иногда к нему присоединяются двое или трое, а иногда и сорок или пятьдесят, но они держатся как можно ближе к лесу и чуть что, сразу скрываются в нем. Это пикеты противника. Вы слышите барабаны мятежников и пронзительный свист паровозов из находящегося в трех милях от них Коринфа.
19-е мая
По всему нашему фронту, почти ежедневно, разносились звуки ружейных выстрелов, а земля содрогалась от канонады. Небольшим стычкам уделяли мало внимания, но то, что в каждой из них погибало от пятидесяти до ста человек, являлось свидетельством истинного масштаба войны.
Мы чувствуем, как дрожит земля, и вопросительно смотрим на телеграфистов.
— Это в центре у Бьюэлла, или справа — у Гранта, — отвечает телеграфист.
Если эта дрожь не усиливается и вскоре заканчивается, дальнейшие вопросы не задаются. По ночам, разбуженные звуками яростной перестрелки, мы поднимаем головы, прислушиваемся к сигналу тревоги и, не услышав его, закутываемся в свои одеяла и снова отбываем к покровителю сна.
Прокатимся со мной миль на пять от штаб-квартиры Халлека. Местность холмистая и покрыта лесами, несколько хлопковых полей и плантаторских усадеб. Красивые небольшие рощи в сочетании с зелеными лугами и пшеничными полями — восхитительное зрелище, пахнет весной, и густая богатая листва уже кажется,
«… Многоцветьем и мелодией июня,
Когда она блещет красотой и поет свою летнюю песню!» [123]
Вот опустевший лагерь дивизии, которая прошла дальше. Трое или четверо местных фермеров собирают бочки, ящики и другой оставленный войсками хлам.
А вот солдаты на учениях, они строятся в боевой порядок, стрелки впереди всех, то рассыпаются, то снова собираются в группы — в зависимости от того, какой поступит приказ.
За этими белыми палатками наши солдаты, в серых рубашках и синих штанах, работают лопатами. Они насыпают высокий вал, снабженный амбразурами для пушек. Мы уже построили пятьдесят миль земляных укреплений.
Немного позади — тяжелые осадные пушки, откуда их можно было быстро установить на места. Немного впереди — полевая артиллерия — лошади запряжены и привязаны к деревьям, готовы к использованию в любой момент. Рядом с работающими — их товарищи, которые исполняют более естественные для них обязанности солдата, в их руках оружие, и они готовы отразить любое нападение врага. Ружья, с их сверкающими на солнце дулами и штыками, уложены в длинные ряды, в то время как остальные солдаты небольшими группах либо стоят, либо сидят под деревьями, либо играют в карты, либо читают письма или газеты. Более 20-ти тысяч экземпляров ежедневных газет с Запада и Нью-Йорка продаются в армии по 10 центов за каждый. Почти столько же почтовая служба отправляет из лагерей солдатских писем.
Как только работы над этим валом закончены, мы проходим еще на несколько сотен ярдов вперед и начинаем следующий — вот почему мы так медленно продвигаемся к Коринфу.
Пройдите еще дальше, и вы встретите пехотные пикеты. Конные часовые — как только начинается перестрелка, сразу же отходят назад. Будучи на самой передней кромке вы иногда мельком видите мятежников — «Серых», как их называют в лагере, из их коричневых мундиров из грубой ткани, окрашенной ореховым экстрактом. Они прячутся за деревьями, и, если вы разумный человек, и сами спрячьтесь за деревом и будьте очень осторожны, когда выглядываете из-за него.
И вот один из стрелков замечает вас. П-ф-ф! — и от дула его ружья вверх взмывает облако дыма. Потом вы слышите хлопок и резкий, звенящий «пи-и-и-и» летящей пули! Многие из артиллеристов — долговязые и худощавые миссисипцы и техасцы, чьи винтовки иногда поражают насмерть с 10-ти и 12-ти сотен ярдов. Вчера один из них спрятался в пышной кроне и убил нескольких наших солдат. Кончилось тем, что один из наших стрелков взялся за него и шестым выстрелом спустил его на землю. Прицельная стрельба — это ненужное обострение и без того ужасной войны, но если враг допускает такое, вам ничего не остается, кроме как ответить в той же манере.
