Последние минуты С-6, лодки, до конца сохранившей верность Республике… Все молча стояли на катере и со слезами на глазах смотрели, как с жадным шумом ворвались в боевую рубку потоки воды, как исчезли корма и нос. Моряки сделали три круга над местом потопления лодки и, дружно крикнув: «Да здравствует Республика!» — вернулись на берег…
После падения Сантандера республиканские войска попали в чрезвычайно тяжелое положение. Фашистский флот полностью блокировал Хихон, единственный важный порт, оставшийся у республиканцев на Севере. Астурия оказалась совершенно изолированной. Надежды на помощь с воздуха или с моря не было уже никакой.
Астурийцы в который раз проявили образцы стойкости и мужества. Была объявлена всеобщая мобилизация мужчин от 17 до 50 лет. Женщины, дети и старики помогали в строительстве укреплений на близлежащих горах и в самих селениях. Но фашисты во много раз превосходили упорно сопротивлявшихся республиканцев. Несмотря на безграничный героизм и самоотверженность войск, Север, отрезанный от основных сил, был обречен. Правительство Республики отдало приказ о вывозе армии морем.
Из Москвы пришло указание об эвакуации небольшой группы советских людей. К нам на помощь пытались прорваться из Мадрида несколько самолетов, но, как мы узнали по радио, они были сбиты фашистами. Кольцо вокруг нас сжималось все уже, и тогда на маленьком туристском самолете к нам прилетел из Парижа французский летчик Абель Гидес, до того воевавший в Испании в эскадрилье Андре Мальро. Ему удалось совершить три рейса и спасти большинство наших товарищей.
Но сам Абель Гидес был сбит и погиб.
Э. Л. Вольф «Незабываемое»
Мы — интернационалисты. Воспоминания советских добровольцев — участников национально-революционной войны в Испании. Издание второе, дополненное. М., Издательство политической литературы, 1986.
Из «Испанского дневника» Михаила Кольцова
14 августа
Бухаралос весь увешан красно-черными флагами, заклеен декретами за подписью Дурутти или просто плакатами: Дурутти приказал то-то и то-то. Городская площадь называется «Площадь Дурутти». Сам он со штабом расположился на шоссе, в домике дорожного смотрителя, в двух километрах от противника. Это не очень-то осторожно, но здесь все подчинено показу демонстративной храбрости. «Умрем — или победим!», «Умрем, но возьмем Сарагосу!», «Умрем, покрыв себя мировой славой!» — это на знаменах, на плакатах, в листовках.
Знаменитый анархист встретил сначала невнимательно, но, прочтя в письме Оливера слова: «Москва, «Правда»», сразу оживился. Тут же, на шоссе, среди своих солдат, явно привлекая их внимание, он начал бурный полемический разговор. Его речь полна мрачной фанатической страстности:
— Может быть, только сотня из нас останется в живых, но эта сотня войдет в Сарагосу, уничтожит фашизм, подымет знамя анархо-синдикалистов, провозгласит свободный коммунизм… Я войду в Сарагосу первым, провозглашу там свободную коммуну. Мы не будем подчиняться ни Мадриду, ни Барселоне, ни Асанье, ни Хиралю, ни Компанису, ни Казановасу. Хотят — пусть живут с нами в мире, не хотят — мы пойдем на Мадрид… Мы покажем вам, большевикам, русским и испанским, как надо делать революцию, как доводить ее до конца. У вас там диктатура, в Красной Армии заведены полковники и генералы, а у меня в колонне нет ни командиров, ни подчиненных, мы все равны в правах, все солдаты, я тоже здесь только солдат.
Он одет в синее холщовое моно (комбинезон); шапка сшита из красного и черного сатина; высок, атлетического сложения, красивая, чуть седеющая голова, властен, подавляет окружающих, но в глазах что-то чересчур эмоциональное, почти женское, взгляд иногда раненого животного. Мне кажется, у него недостаток воли.
— У меня никто не служит из-за долга, из-за дисциплины, все пришли сюда только из-за желания бороться, из-за готовности умереть за свободу. Вчера двое попросились в Барселону повидать родных — я у них отнял винтовки и отпустил совсем, мне не надо таких. Один сказал, что передумал, что согласен остаться, — я его не принял. Так я буду поступать со всеми, хотя бы нас осталась дюжина! Только так может строиться революционная армия. Население обязано помогать нам — ведь мы боремся против всякой диктатуры, за свободу для всех! Кто нам не поможет, того мы сотрем с лица земли. Мы сотрем всех, кто преграждает путь к свободе! Вчера я распустил сельский совет Бухаралоса — он не помогал войне, он преграждал путь к свободе.
— Это все-таки пахнет диктатурой, — сказал я. — Когда большевики во время гражданской войны иногда распускали засоренные врагами народа организации, их обвиняли в диктаторстве. Но мы не прятались за разговоры о всеобщей свободе. Мы никогда не прятали диктатуры пролетариата; а всегда открыто укрепляли ее. И затем — что это может получиться у вас за армия без командиров, без дисциплины, без послушания? Или вы не думаете воевать всерьез, или вы притворяетесь, у вас есть какая-то дисциплина и какая-то субординация, только под другим названием.
— У нас организованная недисциплинированность. Каждый отвечает перед самим собой и перед коллективом. Трусов и мародеров мы расстреливаем, их судит комитет.
— Это еще ничего не говорит. Чья это машина?
Все головы повернулись, куда я указал рукой.
На площадке у шоссе стояло около пятнадцати автомобилей, большей частью изломанных, потертых «фордов» и «адлеров», среди них роскошная открытая «испано-суиса», вся блистающая серебром, щегольской кожей подушек.
— Это моя, — сказал Дурутти. — Мне пришлось взять более быстроходную, чтобы скорее поспевать на все участки фронта.
— Вот и правильно, — сказал я. — Командир должен иметь хорошую машину, если можно ее иметь. Было бы смешно, если бы рядовые бойцы катались на этой «испано», а вы в это время ходили бы пешком или тащились бы в разбитом «фордике». Я видел ваши приказы, они расклеены по Бухаралосу. Они начинаются словами: «Дурутти приказал…»
— Кто-нибудь да должен же приказывать, — усмехнулся Дурутти. — Это проявление инициативы. Это использование авторитета, который у меня есть в массах. Конечно, коммунистам это не могло понравиться… — Он покосился на Труэву, который все время держался в стороне.
— Коммунисты никогда не отрицали ценности отдельной личности и личного авторитета. Личный авторитет не мешает массовому движению, он часто сплачивает и укрепляет массы. Вы командир, не притворяйтесь же рядовым бойцом — это ничего не дает и не усиливает боеспособности колонны.
