К этому времени как раз прибыла миссия Вологодского во Владивосток. Не помню, кто с ним был, но наверное помню, что был Гинс. Миссия эта прибыла во Владивосток и сейчас же, в тот или на другой день, Вологодский созвал представителей дерберского правительства, которые моментально сложили свои полномочия и признали власть сибирского правительства. Затем, по-видимому, земство тоже признало это правительство, и вслед затем Хорват сказал, что он тоже подчиняется новой сибирской власти. Я лично представлялся тогда Вологодскому, так как бывший с ним один из морских офицеров сообщил мое, что было бы желательно, чтобы я повидался с Вологодским. Я сделал ему визит; он был страшно занят, ни о чем серьезно не говорил. Я ему сказал совершенно определенно, что те морские части, которые имеются здесь, безусловно подчинятся распоряжениям этого правительства. Затем эта миссия уехала, а я еще оставался, так как не мог никак выбраться из Владивостока, и, в конце концов, мне пришлось обратиться в чешский штаб. Сюда относится и первая моя встреча с Гайдой, который находился тогда во Владивостоке.
Я получил известие, кто он желает меня повидать. Я пошел к нему в штаб и встретился с ним в здании бывшего порта, где он находился. Я спросил его, в каком положении находятся все дела. Он мне ответил, что вся сибирская магистраль очищена совершенно от большевиков, что есть постановление союзного командования о том, чтобы чехи не уходили из России в виду невозможности предоставить им тоннаж, а чтобы они шли на Урал, что на Урале теперь образуется чешско-русский фронт, который будет продолжать борьбу с большевиками. Я спросил его, какой характер носят вообще большевистские вооруженные силы. Он тогда совершенно определенно сказал: «Это продолжение той же войны, которая была раньше. Центром тяжести всех этих вооруженных сил являются немецкие и мадьярские военнопленные. Для меня совершенно несомненно, что это есть та же война, которая велась раньше, и немцы, несомненно, участвуют во всем этом предприятии». Затем я спросил: «Вам известно про омское правительство, и как вы на него смотрите?». — «Да, — ответил он, — это омское правительство уже сделало большую работу по созданию армии, и эта армия теперь действует согласно с нами». Я спросил: «Кем объединяется командование?» — «Этот вопрос, — говорят он, — пока висит в воздухе, потому что объединения русского и чешского командования нет. До сих пор русские и чешские отряды дрались вместе, и эти вопросы решались чисто фактическим путем: где больше чешских войск, там русские подчинялись, и обратно, но общего командования нет». Я говорю: «По-моему, это — большой недостаток в борьбе, раз нет объединенной вооруженной силы, хотя бы только по оперативным заданиям». — «Я думаю, что правительство по этому поводу, несомненно, войдет с нами в соглашение, и я надеюсь, что этот вопрос мы в ближайшее время разрешим».
Действительно, Гайда обращался в то время к Вологодскому относительно назначения себя главнокомандующим вооруженными русскими и чешскими силами, действующими на территории Сибири, чтобы правительство санкционировало его власть. «Как бы вы отнеслись к этому? — спрашивал он меня. Я сказал: «Для меня вопрос подчинения той или другой вооруженной силе определяется всегда практическим путем. Я не знаю состава русских сил, если вы все более организованы и в стратегическом отношении имеете большую ценность, то будет вполне естественно, что командование должно вам принадлежать. Если отношение изменяется в сторону русских, то должно быть русское командование, — иначе решить вопрос никак нельзя. Скажите, что такое Директория и что она из себя представляет?» Он говорит: «Это образование, несомненно, нежизненное. Я не верю, чтобы эта Директория могла объединить все русские части и силы, действующие здесь, в Сибири, и на другой территории. Я лично думаю, что она этого не может, и я имею сведения, что омское правительство относится вообще к этой затее отрицательно. Но Вологодский сам вошел в состав Директории и тем самым явился как бы в подчинении». Я говорю: «Какую власть при этих условиях вы считали бы наилучшею?» — «Я, — говорит он, — считаю, что в этом периоде и в этих условиях может, быть только военная диктатура». Я ответил: «Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия. Но такого лица не существует, потому что даже нет общего командования. Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно. Диктатура есть военное управление, и она базируется, в конце концов, всецело на вооруженной силе. А раз этой вооруженной силы нет пока, то как вы эту диктатуру создадите?». На это он мне отвечает: «Конечно, это — вопрос будущего времени, потому что сейчас все еще находится в периоде создания, развития. Но я лично считаю, что это — единственный выход, какой только может быть». На этом разговоре мы расстались.
Алексеевский. Этот разговор был после свидания с Вологодским и после отъезда Вологодского из Владивостока?
Колчак. Сколько помнится, после.
Алексеевский. Когда Гайда заявил вам, что он имел разговор или делал предложение Вологодскому о назначении его общим главнокомандующим, было ли для вас тогда ясно положение Гайды в самой чешской армии? Был ли он признанным вождем всех чешских сил?
Колчак. Это не было ясно для меня. Я слышал фамилии Сырового, Чечека. Во Владивостоке Гайда имел, по-видимому, настоящую армию; всех же войск, распределенных по всей территории Сибири до того, как были призваны военнопленные, было двадцать — двадцать пять тысяч, впоследствии они дошли до 40.000.
Алексеевский. Вы не знали, кто в служебном отношении у них выше — Сыровой или Гайда?
Колчак. Нет, я не знал. Они как бы самостоятельно действовали: Гайда — на востоке, а Сыровой — на западе, но Гайда ему не подчинялся.
Алексеевский. А подчинялся ли Чечек Гайде, или нет?
Колчак. Я этого тоже не знаю.
Затем я узнал, что Семенов подчинился омскому правительству, что у него было свидание с Пепеляевым, который прибыл в Читу. Таким образом, впечатление у меня получилось такое, что дело все-таки сдвинулось с той мертвой точки, в которой оно было, что возникает какое-то сильное, объединенное правительство, которое будет в состоянии что-нибудь сделать.
Алексеевский. А участие чехов в русской политической вооруженной гражданской войне вы не считали интервенцией союзников?
