Ознакомительная версия.
В колонии есть небольшая санчасть, коек на 20. Если что-то случилось, скачет давление или прижимает сердце — тут тебе помогут подлечиться. Но если, не дай бог, осужденный заболел серьезно и надолго, ему требуется операция, то его когда в «Столыпине», когда в «автозаке» отправляют в Свердловск. Там есть специальная больница для осужденных, говорят — обычная тюремная больница…
Какие там врачи — не берусь судить.
Разумеется, зэки делают не только креманки. В цехе, где я работаю, на одном участке собираются картофелеочистительные машины, это, пожалуй, куда сложнее, чем креманки, тут много разных операций — кто-то из осужденных собирает конус, кто-то — электродвигатель и т. д. Этажом выше заключенные собирают водопроводный вентиль. Что это такое, я тоже хорошо знаю. Больше года я делал креманки, а потом меня перекинули вот на эти самые вентили. Норма 600 штук в день. Это, конечно, попотеть надо, хотя стоит такой вентиль всего около рубля с небольшим. Сейчас мы уже выпускаем не только чугунный, но и латунный вентиль — их две модификации. Латунный стоит дороже, но он имеет удобную своеобразную форму. Спрашивается: если заключенному от всех заработанных денег непосредственно остается только 15–16 рублей, а все остальное — вычеты, то стоит ли ему стараться сделать этих вентилей (то есть зарабатывать) как можно больше? Это сложный вопрос. Тем не менее так его ставить неправильно. Во-первых, работать нужно? Нужно. Только труд исправляет человека. Во-вторых, есть группа людей, которые имеет право на относительно лучшие условия содержания. Это — инвалиды. Они тратят в лагерном магазине не 15–16 рублей, как все зэки, а чуть больше, и из числа заработанных ими в колонии денег, и из тех небольших сумм, которые им переводят родственники. В нашей зоне инвалиды есть в каждом отряде, а вообще средний возраст осужденных — сужу только по своей колонии — где-то 32–36 лет. Но говорю, конечно, на глазок, социологические службы у нас по лагерям не работают. И вообще зэки мало кого интересуют. Сидит человек? Ну и хорошо, раз сидит — значит, виноват. Пусть сидит. Туда ему и дорога!
Состав осужденных в общем, неоднороден: есть просто старцы глубокие, есть — и много! — молодежь: 19–23 лет. Скажем, в нашем цехе работает парень Игорь Быков, ему — 19 лет. Сам из Нижнего Тагила, статья 117, часть третья: изнасилование. И ростом неказист, и сажени косой в плечах нет, — а вот поди ж ты, бес попутал, как говорится. Отца нет, водку начал пить с тринадцати, состоял на учете в детской комнате милиции. И вот — результат. К органам МВД он отношения не имеет, просто суд гуманно поступил с пареньком, не отправил его в «бытовую зону», посадили сюда, к «ментам», все-таки лучше, чем к уголовникам, может быть, хоть не испортится до конца. Есть другой «малолетка», тоже у нас в цехе работает, собирает картофелеочистительные машины. Тот — разбойник. Сел за разбой. Смотришь на него и думаешь: господи, ну какой же он там… преступник. А бандит, настоящий бандит, потому и фамилию не называю, может, одумается…
Если же говорить о бывших работниках МВД, то среди них все-таки преобладает «низовой» состав: сержанты, офицеры младших чинов. Много прапорщиков внутренних войск, сотрудников суда и прокуратуры. Все они ведут себя по-разному. Кто-то глубоко раскаивается в содеянном, кто-то наоборот, только здесь, в колонии, и показал всю свою подлую начинку. Бывшие офицеры милиции сидят в основном за взятки. Среди них очень мало людей, которые осуждены за нарушение социалистической законности, за превышение своих служебных полномочий. К сожалению, в зоне много убийц.
Не нужно, наверное, видеть во всех осужденных конченых людей. Но зэки есть зэки, хочешь-не-хочешь, а отношения должны складываться, ведь ты живешь не один, вокруг — люди, и жить нам вместе еще почти десять лет. Когда я только-только появился в зоне, многие заключенные злорадствовали и не скрывали этого: «Генерал-полковник, зять Брежнева, а тоже здесь! Как хорошо! Раньше ты нас, теперь и тебя…» Не могу сказать, что они вели себя самым дружественным образом. У зэков своеобразная психология: хорошо тебе, другого зависть одолевает. Плохо тебе — он снова почему-то радуется, даже злорадствует, не скрывая этого. Сознание этих людей в большинстве своем извращено, Конечно, что тут говорить. Но ведь многие сидят здесь годами, ничего не поделаешь, хотя многое — я согласен — понять и принять просто нельзя.
Ко мне они, в общем, «не лезли». Отдельные попытки были, но я их сразу пресекал. Потом отстали. Только строить отношения и устанавливать их — это разные слова. Отношения, конечно, должны устанавливаться сами; а как-то искусственно строить их — это значит приспосабливаться, вот я — противник этого. В зоне есть такая тенденция: если между двумя осужденными вдруг пробежала кошка или эти люди друг другу просто не нравятся, они вообще не разговаривают между собой. Вот это меня страшно бесит. Живем вместе, в одном отряде, видим только друг друга да еще телевизор, который и есть для нас «окно в Европу», то есть на волю, — ну пойди ж ты и объяснись, прояви мужское самообладание, самолюбие, наконец, выясни, в чем дело! Видно же — человек обижен, надулся, спрашиваешь его: какая причина? Начинает врать, крутиться; да я, да мы… Это уже неискренний человек.
Очень много просто завистливых людей, они злословят по твоему адресу, «стучат» на тебя — видимо, в каждой зоне это развито очень широко. Не знаю, когда родилось на свет само слово «стукач», но оно очень точное, емкое. Правильное слово. Я понимаю: нет такого исправительно-трудового учреждения, которое могло бы существовать без «стукачей». Я читал «Историю царских тюрем», солидный четырехтомник, по-моему, академическое издание — не могу вспомнить сейчас автора — так вот, там тоже были «стукачи», это, если угодно, — традиция. То есть правоохранительные органы, или органы охраны, или вообще органы, занимающиеся вопросами безопасности, без этого не могут, им, безусловно, нужна своя осведомительская сеть. Но ведь все это должно быть, конечно, в своих разумных пределах. Самое главное — стукачество не должно унижать человека, его достоинство. И никто не имеет право на это, никто! Так мне кажется.
А замыкаться здесь нельзя, это — моральная смерть. Если в зоне человек лишает себя общения с другими людьми, это полутруп, он или с ума сойдет, или совершит какие-то непредсказуемые поступки. Вот, скажем, тот же Усманходжаев, бывший первый секретарь ЦК: узбеки, которые общались с ним и по долгу службы, и в силу личных контактов, говорят сейчас, что Усманходжаев здорово сдал. Насколько он сломался, сказать трудно, я просто передаю наблюдения людей, которые работали с ним в 70–80-е годы. С кем он общается? По-моему, кроме узбеков — ни с кем, но это, конечно, еще зависит и от склада характера самого человека.
Ознакомительная версия.
