Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Матч закончился вдруг.

Он был так непомерно растянут во времени, длился и длился, что, когда началась наконец последняя партия, в ее последнесть уже и не верили, а по пресс-центру ползли мрачные слухи: если Корчной все-таки сравняет счет, матч будет продолжен до первой результативной партии, потому что в таком упорном поединке выявлять победителя жребием просто грех. Но официально она все-таки считалась последней, и все безусловно верили, что Корчной в ней пойдет напролом. Терять-то нечего!

А он не пошел. Сил не было – об этом я уже писал. Он ждал, что предпримет Карпов, но так и не дождался, все-таки бросился на выстроенную белыми стену и разбился об нее. Это был конец, но в него не верили, потому что Корчной не мог просто так сдаться в последней партии, он боролся бы до конца, отложил бы ее, и, может быть, даже не раз – такое оставалось впечатление от этого матча, что верилось в любую, самую невероятную возможность его затяжки.

Но тут Корчной поднял лицо от доски и что-то сказал Карпову, и тот ему ответил, и руки их на миг соединились над доской – прекрасный, мудрый ритуал! Оба они одновременно потянулись к бланкам, а уже один за другим вспыхивали на потолке нацеленные на них софиты, уже вставал зал и крепчали, формируясь в овацию, аплодисменты, сотни людей что-то кричали, карабкаясь на сцену, вмиг затопили ее – и все это бурлило и скручивалось тугим водоворотом возле Карпова, осыпало его вспышками света, совало цветы, блокноты, авторучки, микрофоны. Он двинулся к авансцене, навстречу ревущему залу, легко увлекая за собой корреспондентско-болельщицкий шлейф… и тогда возле столики остался одинокий и сразу забытый Корчной. Он наощупь, как слепой, собирал свои вещи: термос, карандаш, какие-то листы, – а сам все глядел неотрывно на шахматы, на застывшую в черно-белых квадратах позицию, словно пытаясь разглядеть в ней что-то упущенное минуту назад, словно ища какой-то секрет; пусть не использованный, он все же оправдал бы и утешил его. Так он и стоял в одиночестве с термосом под мышкой, но вдруг заметил, что Карпов уже возвращается с авансцены, и отступил на шаг, потом отступил еще, потом кто-то заслонил от него доску, и он все с тем же недоуменным лицом, не замечая никого вокруг, ушел за кулисы.

Наши отношения, разорванные в пору моей дипломатической борьбы с Фишером (из-за условий матча на первенство мира), восстановились после того, как я был объявлен чемпионом мира. Корчной эти отношения порвал, Корчной делал все, чтобы меня дискредитировать (видит Бог, я отвечал лишь в крайнем случае – когда уже невозможно было отмалчиваться), он же сделал первый шаг к примирению: когда в Ленинграде готовилось мое чествование в ранге чемпиона мира, он сам вызвался выступить с поздравительным словом.

Война кончилась; мир было нетрудно поддерживать – я в это время уже жил в Москве, да и наши интересы практически не пересекались, но прежние отношения были уже невосстановимы. Я к этому не рвался – во мне не было к Корчному злости, но не осталось и тепла, – а он, очевидно, все время помнил, что это я разбил его мечту о шахматном первенстве и что это меня раньше или позже придется побеждать – если он все-таки не оставил свою надежду на первенство. А он не оставлял. Полагаю, он не забывал о ней никогда, ни на день, и поэтому всегда видел во мне главное препятствие. Если бы на его месте был любой шахматист, тот бы видел во мне соперника; для Корчного я был и оставался врагом.

Оставим это на его совести.

В ту пору жилось ему несладко. Петросян не удовлетворился поражением Корчного в нашем матче; он жаждал крови Корчного и преследовал его повсюду. Пользуясь своими связями, травил его через прессу, душил через официальные каналы. Это Петросяну принадлежит идея дисквалификации Корчного, лишения его гроссмейстерского звания, против чего я категорически восстал (что и сломало затею Петросяна). Мало ли что человек может наговорить сгоряча, мало ли что он вообще может сказать в кулуарах или даже корреспондентам. За это его можно осудить, но сомневаться в профессионализме Корчного не было оснований, а лишать профессионала возможности зарабатывать на жизнь своим ремеслом… так что ж ему после этого – побираться?..

Это усилиям Петросяна он был обязан тем, что на долгое время стал невыездным. Дурацкая система советских времен, когда ты не можешь по своему желанию поехать за кордон, когда за тебя непременно кто-то должен поручиться (подписать написанную тобою же на себя характеристику), давала отличную возможность задержать человека в стране без всяких оснований. Подписывать характеристику должен некий чиновник, а он тебя не знает и говорит – не подпишу; либо говорит: я столько о вас слышал нехорошего, что не рискну ставить под удар свою карьеру.

Все попытки Корчного противостоять газетной травле и прорвать бюрократическую блокаду ни к чему не привели – Петросян прессинговал по всей доске. И тогда он обратился за помощью ко мне.

КОММЕНТАРИЙ И. АКИМОВА

Случилось так, что мне пришлось быть посредником в этой истории. Я был в дружеских отношениях и с Корчным, и с Карповым, и опальный гроссмейстер решил воспользоваться этим. «Я знаю, – сказал он мне, – как Карпов относится к вам, как он считается с вашим мнением. Если вы похлопочете за меня, ему будет трудно вам отказать. Я не сомневаюсь», что вы найдете слова, которые убедят Толю вмешаться в эту историю. Я не прошу его стать на мою сторону, я понимаю, что это невозможно. Но его корпоративность и чувство справедливости должны подсказать ему, как действовать по совести».

Наш разговор с Карповым сложился непросто. Он не хотел влезать в эту историю.

– Ты пойми, – говорил он, – я ничего не имею против Корчного. В данный момент – ничего. Я ему уже простил всю ту грязь, которую он навалил между нами. Но ты не учитываешь две вещи. Первое: мне не удастся ограничиться одним шагом; увидишь – придется сделать и следующий. – Он оказался прав: через некоторое время уже сам Корчной попросил Карпова поручиться за него перед властями. – Второе: ты обольщаешься насчет Корчного, ты знаешь его только с одной стороны; стоит ему распрямиться – и он опять проявит свою истинную сущность.

Но я был настойчив, да и Карпов чувствовал: как бы ни повернулось дело дальше, сейчас он обязан протянуть Корчному руку помощи, чтобы потом быть чистым и перед людьми, и перед собственной совестью.

И он позвонил при мне Батуринскому и сказал:

– Я только что увидал очередной газетный тычок Корчному. Эту кампанию пора прикрывать, поскольку она держится уже не столько на давних эскападах Корчного, сколько на амбициях его врагов.