Высоцкого в Венгрии никто не знал, и я устроила так, что собрались мои коллеги, и он пел. Тогда я впервые услышала его пение… Был большой успех. Володю просили петь еще, и он охотно пел снова.
Потом я организовала, чтобы Володю записало Венгерское телевидение. Его сначала не хотели снимать, потому что «нет денег», потом стали снимать, потому что он из театра Любимова (на спектакли ходило очень много людей). А когда послушали, как Высоцкий поет, стали снимать еще.
Через неделю в Будапешт приехала Марина со съемок, кажется, из Испании. А у меня уже был сценарий «Их двое», и по сценарию мне была нужна еще красивая, но уже не очень молодая женщина. Когда мы с Володей поехали встречать Марину в аэропорт, я ее увидела и сразу предложила роль. Она прочла сценарий и согласилась, ей очень понравилось. Это было осенью.
А весной Марина продолжала сниматься у меня, в то время как Володя в Париже делал пластинку и что-то у него не ладилось. Они каждый день говорили по телефону, и были какие-то напряженные отношения… Наконец он сказал, что прилетает.
Мы сидели с Мариной в аэропорту — была неплохая, солнечная погода… Но вдруг спустился туман, и самолет, не заходя на посадку, полетел дальше до Белграда. Оттуда Володя приехал поездом в шесть утра. Отношения между ними оставались натянутыми, как Марина и пишет в своей книге.
А я старалась придумать что-нибудь такое, чтобы они помирились, чтобы он тоже поехал с нами на съемки в маленький город Цуонак… и предложила Володе сыграть этот известный теперь эпизод. В конце концов атмосфера съемок их помирила.
Потом по дороге в Будапешт они начали говорить, что нужно бы сделать фильм, что русские обещали снять картину, где он играл бы Пугачева,
а она — Екатерину, а потом не захотели, чтобы снимался Высоцкий, и не сделали фильма.
Марина вообще мне рассказывала, что когда она не была женой Высоцкого, ей все все обещали, а когда приехала в Союз, то даже Тарковский боялся с ней работать.
Тогда мы подумали, что надо бы снять такой фильм, что Марина попробует достать деньги… Но не получилось.
После этого были еще встречи с Володей в Париже — кажется, дважды…
Дмитрий Чижков
Когда на панихиде я издали увидел Марину, то подумал, что надо найти повод для встречи с ней. Вероятно, это произошло потому, что в то печальное утро я как фотограф имел возможность, не привлекая к себе внимания, рассмотреть Маринино лицо, попытаться представить себе ее душевное состояние. И неожиданно я понял, что эта женщина, оказавшаяся в сложнейшей и драматической ситуации, совсем не растеряна. В безмерном своем горе она предельно собрана, сосредоточена, словно уже приняла — на четвертые сутки после трагедии — какие-то глубоко продуманные, может быть, пока скрываемые от посторонних, решения — как же ей жить дальше. И подумалось тогда, что, невзирая на внешнее спокойствие Марины, возможно, она нуждается в помощи и поддержке.
Поэтому на следующий же день после вселенского прощания с Володей я обратился к Михаилу Леонтьеву, доброму знакомому и покровителю всех фотографов страны, с просьбой о встрече с Мариной. Задача была решена им через известного в театре и кино фотографа Валерия Плотникова, чьи снимки Володи и Марины хорошо известны. Правда, встреча эта состоялась лишь через месяц…
24 августа 1980 года меня ожидала встреча с Мариной Влади. Встреча эта неожиданно определила на следующие два года меру моего участия в делах, связанных с памятью Высоцкого.
В воскресенье, за десять дней до Володиных сороковин, мы отправились на дачу кинодраматурга Эдуарда Володарского в писательский поселок Пахру на 36-м километре Калужского шоссе. По дороге за город к нам присоединились Сева Абдулов — самый, пожалуй, близкий из сверстников друг Володи, преданнейший «оруженосец» Высоцкого, врач скорой помощи Игорь Годяев и Валерий Янклович. Последний, по существу, являлся главным «импресарио» Высоцкого, тянувшим лямку организации Володиных концертов, и тогда администратор Театра на Таганке. Кстати, Валерий даже снимался в этом до мелочей известном ему амплуа вместе с Володей в фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» в роли администратора Большого театра.
После подробного разговора с хорошо знакомыми ей моими спутниками Марина вопросительно подняла взор на меня. По причине весьма дальнего знакомства с Володей представился я предельно кратко. Выразил соболезнования. Марина устало кивнула головой. Я в двух словах рассказал о съемках Володи и показал взятую с собой фотографию из серии портретов в гримерной, на которой Володя написал мне «добро». Марина слабо улыбнулась:
— А, так это ваши снимки. Володя их любил.
Тут я набрался смелости и спросил, чем бы мог
быть полезен. Неожиданно для меня Марина оживилась и охотно ответила:
— Сейчас у меня одна забота: переснять архив.
Из дальнейшего я понял, что Марина всерьез переживает за рукописи. Что опасается всех и вся: фанатиков-поклонников, недоброжелателей, просто жуликов, КГБ, да мало ли кого могли — по ее мнению — интересовать бесценные листки, исписанные Володиной рукой. Листки, которые хранят тайну рождения его песен, стихов, пока еще никому не известной прозы…
Я обратился к Плотникову. Нет ли у него возможности сделать эту работу? Оказалось, что, к сожалению, подобной возможности нет. После такого ответа я и попросил Марину доверить эту работу мне. Марина, обрадованная моим согласием, столь же неожиданным, вероятно, как и само мое появление, сразу же перешла на деловой тон. Прежде всего сказала о главных условиях: работа должна быть сделана срочно из-за предстоящего ее отъезда, и ни один листок не должен быть вынесен даже на короткое время за стены Володиной дачи. При этом она показала рукой через распахнутое окно на аккуратный домик с высокой крышей в глубине участка.
Ближе к вечеру проведать Марину зашел сосед по дачному поселку писатель Юрий Трифонов. Состоялся короткий разговор, который меня буквально потряс. Некое резюме, сделанное Мариной в конце этого разговора, окончательно прояснило ситуацию:
— Во-первых, ни о каком издании мною Володиных стихов за рубежом, прежде чем они будут
опубликованы здесь, на его родине, не может быть и речи. Это я обещаю. А во-вторых, весь творческий архив Владимира я готовлю к передаче в ЦГАЛИ, почему и спешу снять с рукописей фотокопии.
На следующий день работа над архивом началась. Практически всю следующую неделю я безвылазно сидел на даче.
Сначала Марина категорически не хотела появляться на Володиной даче. Жила она в доме у Володарских. Но я попросил ее обязательно приходить на дачу: бессмысленно же снимать творческий архив поэта хотя бы без самого предварительного разбора, как груду случайных бумажек. После долгих уговоров Марина появилась, вооружившись бутылкой сухого шампанского и ментоловыми сигаретами. Начала разбирать драгоценные листы, каждый из которых будил в Марине столько воспоминаний! Много за эти недолгие дни узнал я о Володе. Это наполнило иным смыслом личные впечатления от редких встреч с ним. Рассказала Марина и о самой даче — как ее задумали и строили, как мечтали пожить в ней. А провели здесь, по сути, несколько дней. Я обратил внимание, что на торцах двух ступеней винтовой лестницы на уровне головы человека среднего роста наклеена широкая пластырная лента. Потрогал. Под пластырем что-то мягкое, похоже, вата. Марина пояснила, что это ее рук дело: Володя как-то ударился головой, собравшись идти спать на второй этаж…
