В редакцию не вернулись
На шестом этаже, в «Комсомолке», уже три недели стоит бронзовый монумент, покрытый сверху донизу складками белого полотна.
Сегодня после полудня мы на час оставим свои дела и соберемся у монумента. Мы, правда, все украдкой успели уже глянуть за белое полотнище и знаем, как выглядит недавно отлитая бронза. Бывший командир взвода скульптор Эрнст Неизвестный на фоне застывших в бронзе языков пламени поставил символ, ясно определяющий смысл монумента, – перо и штык. Памятник поставлен нашим товарищам – журналистам из «Комсомолки», тем, которые не вернулись с войны. Сверху вниз идут чеканно строгие буквы имен. Их шестнадцать: Иван Войтюк, Аркадий Гайдар, Виталий Гордиевский, Яков Гринберг, Борис Иваницкий, Лилия Карастоянова, Виктор Кривоногов, Михаил Луцкий, Леонид Лось, Николай Маркевич, Иван Меньшиков, Иван Наганов, Михаил Розенфельд, Александр Слепянов, Владимир Чесноков, Лазарь Шапиро.
Готовясь написать эту заметку, я обложился подшивками старых газет, чтобы еще раз встретить знакомые имена.
Поздно вечером 24 августа я сделал запись из книги воспоминаний о Леониде Лосе. «Он был до войны сугубо штатским… Писал о театре, рецензировал книги. На войне не только писал, но и стрелял. И был случай, когда в рукопашной схватке пустил в ход лопату…» Погиб Леонид Михайлович Лось под Ржевом. Из редакции пришла срочная телеграмма: «В деревне под Ржевом крестьяне перекололи вилами гитлеровцев и помогли войскам занять ее. Любой ценой летите на место». Утром 18 января 1942 года с полевого аэродрома поднялся маленький самолет и взял курс на Ржев… Позже стало известно, что в те же часы враг контратакой занял деревню, куда летел журналист.
Я сидел, задумавшись, над этой обыденной для войны драмой, когда дверь открыла библиотекарь Наталья Николаевна Прибылова. Она давно работает в «Комсомолке», и я подумал, что она вошла сказать о ком-нибудь из шестнадцати. Но она была бледная:
– Только что сообщили: под Прагой погиб Карл Непомнящий…
Я побежал к редактору. Все подтвердилось. Погибли два журналиста. Карла я хорошо знал. Три недели назад, провожая в Африку друга, мы сидели с ним за столом рядом. Листая обветшалые газеты, я то и дело встречал подпись «Наш военный корреспондент К. Непомнящий». Теперь Карла нет. Мы хороним товарищей, еще один раз убедившись: журналист всегда на переднем крае…
Эти шестнадцать… Что я узнал о них? О некоторых почти ничего. Виталий Гордиевский и Виктор Кривоногов были до войны журналистами, но ушли воевать солдатами. Они не писали в газету. Редакцию известили о них как о смелых бойцах. Один погиб в окопе, другой умер от ран.
Аркадий Гайдар. Он ушел на фронт нашим корреспондентом. Вот в книжке о нем – удостоверение «Комсомолки» № 0143, помеченное 19 июля 1941 года. А 26 октября Гайдара уже не стало. Обстоятельства гибели стали известны много времени спустя. Я, признаться, только теперь узнал о них в мелких подробностях и особенно ясно увидел, какой необычной закваски был этот большой Человек – Гайдар. Из пишущих, погибших в войне с фашизмом, две фигуры можно поставить рядом. Экзюпери и Гайдара. При всей несхожести в этих людях есть нечто большое общее. Экзюпери вымаливал для себя боевые полеты. Гайдар, тоже вопреки уговорам, вместе с солдатами лежал в окопе у пулемета и кидал гранаты, когда враги подползали на двадцать шагов. Оба больших писателя погибли солдатами. Дело не только в том, что они считали себя обязанными наравне со всеми держать оружие. Это были люди особого склада: мужественные, искренние и совестливые. Они понимали, что, только испытав наравне со всеми тяжесть и опасность войны и положив свою долю в победу, они смогут писать о войне с чистой совестью…
Все, кого мы вспоминаем сегодня, выполнили свой долг. Это были люди разного характера, разного таланта и разной судьбы. Одни были известными до войны журналистами. Таким был, например, Михаил Розенфельд – журналист-романтик, объехавший всю страну и окраины, поспевавший всегда вовремя, превосходно писавший и самозабвенно любивший свою профессию. Погиб он в окружении под Харьковом. Последний человек, видевший его, свидетельствует: «Мы попрощались, он оставался таким же, как был всегда: живой, веселый, не терявший надежды».
Там же, под Харьковом, погиб Иван Наганов, державший до этого оборону Одессы и рассказавший об этом читателям «Комсомолки». Под Харьковом его видели в последний раз, «он бежал, держась за броню танка».
Иван Меньшиков летел в партизанский отряд, вез типографское оборудование, бумагу и свое перо, чтобы в тылу у немцев выпускать маленькую «Комсомолку». Горели костры на поляне. Но самолет, видно, подбитый над фронтом, вдруг загорелся и упал на глазах партизан. Так погибали комсомольские журналисты.
В «личных делах» редакции хранятся фотографии «шестнадцати не вернувшихся». Почти все они – молодые люди, не прожившие треть жизни. На одном из листков у меня помечены вместе две фамилии: Лилия Карастоянова и Александр Слепянов. Это муж и жена. Оба работали в «Комсомолке». Александр погиб под Калинином в 42-м, Лилия после этого стала упорно проситься на фронт. Ее послали в партизанский отряд. «Сердечная, заботливая, смелая» – таким был отзыв о журналистке из «Комсомольской правды». Но эта весть имела грустный конец: болгарка, нашедшая в России вторую родину, погибла при неожиданной стычке с фашистами…
Людей нет, осталось только написанное ими, добытое в боях под пулями, на грязных осенних дорогах, в партизанских лесах. Остались репортажи и очерки, написанные у костров, в землянках, в снегу, в мокрых окопах. Все это надо было еще ухитряться передавать, пересылать в Москву. В нашей профессии и в мирное время хватает трудностей. Но одна только мысль, «сколько перенесли люди тогда», прибавляет нам бодрости.
На листке против фамилии Борис Иваницкий в записях первым поставлено слово труженик. Я посмотрел его снимки в газете – великий труженик, спешивший на войне добывать правду! По рассказам, он добывал ее ценой риска, переползая из окопа в окоп. О нем рассказывают: «Цепь дрогнула и стала пятиться по дороге. Обезумевший комбат размахивал пистолетом и ничего не мог сделать. Вдруг на помощь к нему кинулся коренастый невысокий человек в очках с толстыми стеклами. В руках у него был высоко поднятый старенький «ФЭД». – Остановитесь! Остановитесь, трусы, буду снимать! Вся страна узнает!.. И, удивительно, остановились, залегли, стали стрелять…»
И еще один труженик войны, в которого я влюбился, читая его газетные очерки и отрывки из дневников, опубликованные недавно. Скромный, мужественный, лежавший с солдатами в Синявинских болотах под Ленинградом, голодавший вместе со всеми в осажденном городе, он писал в газету, посылал снимки и аккуратно делал трудное по тем временам дело – вел солдатский дневник. Вот они строчки, написанные Николаем Маркевичем. Последняя запись в большом дневнике. Честная и открытая. «Мне сказали:
