Удивительно внятно, ощутимо показал Мелье иррациональность всего, чем насыщено христианство. Читая у него эти долгие страницы, всякий чувствовал: либо мыслить и рассуждать, либо верить и молиться, — нельзя делать то и другое. Сила этого впечатления огромна, неодолима. Мелье не воюет с христианством, он трудолюбиво, рачительно, хозяйственно показывает: христианство все целиком, во всех своих привычных нам с детства частях и обрядах, стоит за забором — там, за плетнем, огораживающим разум. Оно сплошь бессмысленно. Мелье цитирует броские слова Монтеня: «Для христиан натолкнуться на нечто невероятное является поводом для веры; это невероятное приобретает для них тем большее религиозное значение, чем больше оно противоречит человеческому разуму». В этих словах — суть всей борьбы Мелье.
Мелье вылепил тут и образ Христа, неслыханный, противоположный всему, что когда-либо до него делало искусство и знание Христос представлен как лицо безусловно историческое. Но мобилизован весь реализм для его отталкивающего портрета. Собрано все, что может характеризовать человека в его противоположности богу. Поистине сложный труд — выжать из евангелия все, какие возможно, черты для снижения образа Сорвать малейший след ореола Внушить одно чувство: брезгливость и презрение. Мелье обнажил фигуру юродивого бродячего пророка, с расстроенными умственными способностями, одержимого своим спутанным воображением, манией преследования и величия. Получается почти клиническая картина. Каждое слово его — жалко и бессодержательно. Это бормотание безумца.
Самое впечатляющее и даже страшное состоит в том, что Мелье подряд на протяжении многих страниц монтирует подлинные евангельские тексты проповедей и изречений Христа. Образ сумасброда, произносящего бессвязные и противоречащие друг другу слова, этот запечатлевшийся в древних книгах и целиком принадлежащий варварской древности отталкивающий нечистый персонаж надвигается на читателя с такой настойчивой грубой силой, что трудно не верить.
С гадливостью отбрасывает Мелье, опираясь на показания современников, и идеализированное представление о древней секте христиан — приверженцев Христа. В его шарже нет ни грана историзма. Он страстно жаждет лишь одного — очищения ума своих читателей от веками внушенной неправды. Во что бы то ни стало.
Еще несколько беглых разящих ударов — на этот раз по устоям христианской морали. В том числе по ханжескому осуждению любовных влечений, вложенных в человека самой природой. Главные удары направлены против идеализации христианством страданий и скорби, против требования прощать и любить врагов своих. Это противно природе, уничтожает ее, это заблуждение и безумие — постоянно терпеть, стойко всю жизнь претерпевать скорби и страдания, чтобы этим стяжать себе воображаемые блага и вечные награды после смерти!
Орлиный взгляд Мелье сразу видит тут общественную суть дела: внушать народным массам, говорит он, это терпеливое ожидание царства небесного — значит злоупотреблять наивностью и легковерием масс. Как, любить своих врагов, не мстить за обиды, не противиться даже злым, позволять себя грабить, когда у нас хотят отнять наше добро, не возмущаясь переносить обиды и дурное обращение! Нет! Мелье проповедует противоположную мораль, отвечающую естественному праву, здравому разуму, правде и справедливости. Давать отпор злу и ненавидеть его. Защищаться. Охранять свое тело, жизнь и достояние. Строго мстить.
Эта мораль Мелье, иначе говоря, мораль народной революции, противоположна христианской морали. Последняя, по словам Мелье, способствует угнетению добрых и слабых злыми. Эти правила, говорит он, явно вредны для действительного общественного блага. Честные люди не могут следовать этим правилам, предоставляя злым делать все что угодно, грабить, обижать, рвать на части людей. Да ведь это же низвержение всякого порядка и справедливости! Низвержение, вредное для честных людей, для государства и для хорошего управления. Низвержение должно быть низвергнуто! Зло должно встретить, наконец, ненависть, отпор и наказание.
С шестым доказательством мы познакомились выше — это царящие среди людей вопиющее неравенство, тунеядство одних за счет труда других, строй частной собственности, тираническая власть. Религия, которая терпит, одобряет и поощряет все это во вред массе простого народа, гласит доказываемая тут теорема, не может быть установленной богом, так как противоречит определению бога.
И вот седьмое доказательство, с ним мы вступаем в величавый и строгий чертог, в цитадель интеллектуальной силы Мелье — в философию. Здесь он едет битву с самим богом — с убеждением, что есть верховное существо, всемогущее, бесконечно благое, бесконечно мудрое и бесконечно совершенное, которое желает, чтобы люди ему поклонялись и служили известным способом. Мелье берется опровергнуть это убеждение доводами, заимствованными из метафизики (философии), физики и морали. «Это будет моим седьмым очевидным доказательством пустоты и ложности всех религий в мире».
Заходит он издалека. Большой список древних и Современных мудрецов, сомневавшихся в существовании богов. Симптомы распространенности тайного атеизма — вовсе уж не такого страшного, чудовищного и противоестественного мировоззрения, как говорят. Гипотеза, что все древние божества были поначалу какими-либо высокопоставленными мужчинами и женщинами, которые либо сами дерзнули принять имя бога, чтобы внушить к себе больше страха и уважения, либо получили его от других по их страху, невежеству и угодливости. Противоречивость многобожия, слишком бросавшаяся в глаза и, наконец, приведшая к вере в единого бога, впрочем, не лучше обоснованной, чем вера в богов.
Нуждается ли природа для своего понимания или даже для восхищения ею в представлении о каком-то боге, который ее создал?
Здесь, в этой философской части совокупного здания, сам голос Мелье как-то понемногу меняется. Голос словно крепнет. В этих упражнениях высшей трудности особенно бросается в глаза профессиональная ученая умелость, сноровка отвлеченной философской мысли. Ничего ученического. В каждой строке чувствуется, с каким правом мог Мелье помышлять о кресле академика.
Читателей XVIII века, наверное, больше всего в творении Мелье должно было поражать, что сельский кюре находится на таких высотах философской и научной мысли. Вспомним изумленный ответ Вольтера на сообщение Тирио: «Как, священник, француз — и подобен Локку?» Вскоре крупнейшие умы Франции подвергли новую звезду придирчивому изучению. Мелье выдержал все экзамены. Да, он оказался подобен… почему, собственно, Локку? Это был великий мыслитель, ученый и учитель. Его работа для своего времени безукоризненна во всех отношениях. Локк был видным философом, но он вовсе не эталон, чтобы мерить Мелье. Из великих мыслителей при всем несходстве ему ближе всего Спиноза. Родствен Декарт. Не зря упоминает он и Ванини.
