соседей, так как «она сама показывала приставу на своих руках синяки, которые, по её словам, произошли от полученных ею ударов».
Три дня спустя госпожа Травер явилась к приставу Леконту с жалобой на кухарку и слуг Вольтера, которые в её же квартире напали на неё, сорвали с головы чепец, разорвали его и чуть не убили её саму. По её словам, Вольтер лично присутствовал при экзекуции, «всячески её поносил и угрожал застрелить её из пистолета, когда она около двух или трёх часов утра будет выходить из дома в город за покупками» (госпожа Травер была торговкой требухой и выходила рано утром купить на аукционе оптовую партию требухи, которую распродавала в течение дня).
27 сентября она снова явилась к приставу. На этот раз причиной её прихода было то, что она узнала о стараниях соседей получить тайный приказ на её арест. «Они ложно обвиняют меня, — говорила она, — будто бы я в пьяном виде подожгла дом, между тем как известно, что это сделал Вольтер, что нетрудно доказать; не будучи в состоянии до сих пор достигнуть своей цели, они… пускают в ход все средства, чтобы сделать мне неприятность».
Между тем Вольтер беспрестанно навещал начальника полиции и засыпал его письмами. Благодаря этим настойчивым посещениям пришлось принять жалобу на госпожу Травер. В архиве полицейского управления хранится справка, в которой собраны все проступки, вменённые ей в вину; на полях этой справки написано, вероятно, начальником полиции: «При первой новой жалобе — в тюрьму!».
Новая жалоба не замедлила появиться, — конечно, не без участия Вольтера, который известил полицию, что госпожа Травер — развратная женщина, она напивается, ругает прохожих и, прибавляет атеист Вольтер, порочит «святое имя Бога». Это бумага была подписана Вольтером и восемью другими жильцами. Кроме того, знаменитый писатель отправил короткое, но весьма настойчивое частное письмо начальнику полиции. Тайный приказ был наконец получен, и 6 декабря 1730 года госпожу Травер заключили в Бастилию.
Через несколько дней из показаний сестер и соседей торговки выяснилось, что «некоторые из её жильцов, будучи ей должны и не желая платить, стали её угнетать». Сама госпожа Травер не отразила такой мотив её «угнетателей» в своих заявлениях полиции, но, как бы то ни было, начальник полиции счел себя обманутым Вольтером и К° и 31 декабря того же года освободил заключённую.
Здесь надо заметить, что большинство выданных тайных приказов карали вовсе не государственных преступников. За исключением периодов массовой охоты за религиозными диссидентами в царствование Людовика XIV, основную массу заключённых Бастилии составляли люди, отправленные туда по так называемым «семейным тайным приказам». Последние характеризуют эпоху абсолютизма с особенной стороны и позволяют заглянуть вглубь того общества, которое вскоре было разрушено как несоответствующее идеям разума и свободы.
Из огромного множества «семейных тайных приказов» здесь возможно привести лишь самые любопытные и характерные.
Дюрю в «Очерке истории Франции» рассказывает забавный анекдот про одну женщину, желавшую засадить в Бастилию своего мужа, «последний возымел ту же самую мысль, и, таким образом, в один день оба попали в Бастилию».
В конце 1750 года начальник полиции Берье получил несколько жалоб от Марии Адрианы Пети, жены Франсуа Оливье, имевшего на улице Графини Артуа галантерейный магазин. Молоденькая швея Мария Буржуа появилась в их семье и своими нежными пальчиками перевернула там всё вверх дном. Госпожа Оливье заметила, что муж стал её избегать и подчас даже ругать. Покупатели мало-помалу перестали посещать магазин, так как хозяин почти не появлялся там. Наконец, все семейные сбережения тратились господином Оливье на молоденькую кокетку, которой он ни в чём не мог отказать.
Начальник полиции послал к Марии Буржуа частного пристава Гримпереля.
Пристав говорил с ней внушительным тоном и закончил свою речь запрещением девушке отныне посещать дом четы Оливье. Выслушав все это, хорошенькая швея рассмеялась очень громко, но так мило, что пристав не смог на неё рассердиться. Отношения между господином Оливье и Марией Буржуа продолжались по-прежнему. Между тем Берье не желал прибегать к крайним мерам, ему хотелось образумить влюблённых более мягкими средствами. Он написал священнику того прихода, где жила Мария Буржуа, прося его вмешаться. Но оказалось, что предусмотрительная швея, предвидя такой ход полиции, сменила адрес и приход.
В мае поступила новая жалоба страдающей супруги. «Сжальтесь, — писала она, — посадите в тюрьму Марию Буржуа». Однако Берье решился провести новое расследование лишь после следующей жалобы госпожи Оливье, которая гласила: «Муж мой со дня на день собирается покинуть Париж; содержанка его уже отказалась от занимаемой ею комнаты».
15 июля 1751 года Мария Буржуа была арестована и мир в семье восстановлен.
Случаи, подобные вышеизложенному, наиболее часты. Любопытно, что обыкновенно при этом наказывался не неверный супруг, а особа, нарушившая семейное счастье. Если же в тюрьму отправляли одного из супругов, то и здесь соблюдалась интересная закономерность: хотя вообще мужу было гораздо легче достать тайный приказ на арест своей жены, чем жене — на арест мужа, но тайные приказы, выданные против мужей, встречаются чаще. «Это потому, — поясняет министр Мальзерб, — что о них хлопотали с наибольшими стараниями».
Королевская власть вторгалась в дела семей даже тогда, когда в них не происходило публичного скандала. Молодой герцог Фронзак, сын герцога Ришелье, был посажен в первый раз в Бастилию на том основании, что не любил свою жену. Красивый молодой человек был вынужден просидеть несколько недель в мрачном уединении, как он сам об этом пишет, а на самом деле — в обществе аббата, без умолку толковавшего ему о его супружеских обязанностях. Видимо, увещевания святого отца, а всего скорее тюремные стены произвели нужное впечатление: когда внезапно двери тюрьмы отворились и к Фронзаку вошла хорошенькая и грациозная супруга, он воскликнул: «Прекрасный ангел, спустившийся с неба, чтобы освободить св. Петра, не был так лучезарен, как ты!»
Начальник полиции д’Аржансон с полицейским юмором рассказывает в одном рапорте подобную же историю: «Молодая женщина по имени Бодуен громогласно заявила, что никогда не будет любить своего мужа и что каждый волен располагать своим сердцем по своему желанию. Нет такой дерзости, которой она бы не сказала своему мужу; последний был от этого в совершенном отчаянии. Я говорил с ней два раза, и, несмотря на то, что в продолжение многолетней моей практики я успел привыкнуть к смешным и безрассудным речам, всё же я
