существование в 1991 году.
И вот один любопытный эпизод из нашей общей с этими ветвями истории, который физически неразличим в ходе дальнейшего их развития, но ментально наполнен очень различным содержанием.
Февраль 1945 года. Ялта. Встречаются Сталин и Черчилль.
14.29. Сталин и Черчилль в Юсуповском дворце в Ливадии, февраль 1945 г. [403]
Дальнейшее – в изложении самого У. Черчилля:
«В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал:
"Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно.
Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру".
Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал:
"Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров мира, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, – сказал он, – она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".
Затем я коснулся более серьезной темы:
"Я должен сказать, что еще ни разу за всю войну, даже в самые мрачные периоды, я не ощущал на себе такой большой ответственности, как сейчас на этой конференции. Теперь, по причинам, на которые указал маршал, мы понимаем, что достигли вершины холма и перед нами простирается открытая местность… Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю тост за яркий, солнечный свет победившего мира".
Сталин ответил. Я никогда не подозревал, что он может быть таким откровенным.
"Я говорю, – сказал он, – как старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш союз, за то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих держав, как этот, в котором союзники имели бы возможность так откровенно высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным. В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: "А почему бы мне не обмануть моего союзника?" Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны». [404]
Произнесённые за банкетным столом речи Сталина и Черчилля, в отличие от их официальных выступлений, не являются плодом предварительной целенаправленной кабинетной работы. Это экспромты, отражающие сиюминутное состояние души. Правда, экспромты, проходящие через фильтр рассудка. «На самом деле» перед нами суперпозиция разных эмоциональных и рассудочных состояний действительностей. И с точки зрения эвереттической истории важно понимать, что распад этой суперпозиции формирует разные исторические действительности. В одних ветвях больше душевных порывов, в других – рассудочных конструктов.
В ветвях, где Сталин не создал атомный Спецкомитет под руководством Берии, а Черчилль не выступил в присутствии Трумэна в Фултоне, в описанной сцене приёма в Юсуповском дворце ментальное наполнение и Сталина и Черчилля можно охарактеризовать тремя качествами: искренность, откровенность и наивность.
В нашей ветви истории ни одного из этих качеств у них не было.
Об «откровенности» Черчилля можно судить хотя бы по тому, что 13 июня 1945 г., всего через 4 месяца после обмена тостами в Юсуповском дворце, Гай Берджесс сообщил из Лондона, что
«Черчилль не разрешил выезд на сессию АН СССР 8 человекам из общего числа ученых, к<оторы>-е были приглашены на юбилейную сессию… Предполагается, что причиной запрещения является либо особая секретность работ, ведущихся этими лицами, либо их «полит<ическа>-я ненадежность». Опасались, что в С. С. этих лиц могут напоить и получить таким путем секретные воен. сведения». [405]
А по поводу «наивности» «наш индивидуум» мультивидуума Сталина позже признался:
«Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке». [406]
Вследствие этого в нашей ветви метавидуума цивилизации «крепкий союз» трёх держав очень быстро распался…
Приведу один «мелкий», но яркий факт, который демонстрирует распад дружества на «бытовом уровне».
«Долгое время в военном лексиконе существовал ответ «Слушаюсь!». Возможно, этот ответ произошел от привычного для крестьян ответа перед барином «Слушаю-с», ведь солдат в дореволюционную эпоху набирали из простого народа. В Красной армии старались полностью избавиться от следов царизма, отказались и от прежнего порядка общения командиров и солдат. Крестьянское “Слушаюсь!” превратилось в нейтральное “Есть!”, но закрепилось в Уставе внутренней службы РККА только в 1937 г. Именно так военнослужащие отвечали на приказы командования вплоть до конца войны». А ответ «Есть!» возник ещё во времена Петра I, когда наставниками в русской армии были англичане и этот ответ звучал как «Yes!». Но в 1946 году
