– За Чехословакию! За Россию!
Многое в этой замечательной стране мне уже и знакомо, и дорого. Мы двигаемся по маршруту Прага – Брно – Братислава.
Те же люди. Только черешни вдоль дорог покрыты уже ярко-пунцовыми гроздьями крупных и спелых ягод. Город Брно встречает нас портретами Сталина и Бенеша. Портреты при въезде, на площадях, на перекрестках улиц и в окнах витрин. Около книжных магазинов скопление народа.
В магазинах две новинки: брошюра с речами Сталина и «Новое руководство по изучению русского языка». Тысячи лиц, и на каждом выражение озабоченности и веры. Молодой чех задает вопрос:
– Не понадобятся ли вам услуги в качестве проводника по городу? Платы не надо.
По его рекомендации нас приглашает на двое суток молодая чешская семья – он инженер, она педагог. В какой-то мере они владеют русским языком и мечтают побывать в России.
Вечерами, после работы, жители митингуют, рабочие требуют увеличения заработной платы, деятели искусства и науки, доктора и юристы радуются, что свобода слова наступила, вспоминают историю своей страны, уверены, что то, что было, не повторится.
Вечером движение затихает. На улицах много парочек.
На поклоны отвечают улыбками. Чехия позади. Словакия.
То и дело останавливаемся. Жара, хочется пить. Однако происходит что-то странное. Старики не улыбаются, а отворачиваются, женщина захлопывает дверь, задергивает занавески, за ней другая.
Это тем более непонятно, что язык на глазах меняется. Чешского мы не понимали, объяснялись жестами, а словацкий – вроде украинского, корни слов как в русском.
Не сразу, но понимаем друг друга. Останавливаемся на перекрестке. Выходим из машины.
Три женщины. Три вопроса. Все становится ясно.
Здесь проходил казачий корпус генерала Плиева.
У нас брюки с красными кантами. Такие, только пошире были у казаков Плиева, но разобраться трудно.
– В походе казак должен быть навеселе, – говорил генерал, – а в бою – слегка пьян.
В поисках водки казаки грабили местное население. Объясняем, успокаиваем, улыбаемся, почти не останавливаясь, проносимся через города и поселки до Братиславы».
Понтонный мост через Дунай. Та же Братислава, но уже венгерская. Пересекаем шоссе Вена – Будапешт. Некоторое время тянется асфальт, и вдруг – мелкая галька, ухабы, грязь.
Меняется архитектура построек.
Справа домики напоминают наши украинские: беленые, крытые соломой, с земляными полами хаты, слева – венецианские сводчатые лоджии.
Жара, хочется пить.
Останавливаем машину.
Железная изгородь, калитка на замке. На дворе куры, свиньи, собаки. Стучим.
На пороге показывается испуганная женщина, но тотчас захлопывает дверь и прячется. Проходит пятнадцать минут.
В доме возня, плач. Пробегает девочка с узлом. Еще пять минут – и водворяется полная тишина, вся семья куда-то скрылась. Дом пустой, двери на запоре.
Мы на американском «Виллисе». Мои попутчики – майор Крайнов, капитан Самохлебов, старший сержант Лебедев – обескуражены и не знают, что думать.
Вечер. Решаем заночевать в следующей деревне. Останавливаем машину у первого дома. Стучим.
Возня, плач, убегающие женщины. Одна тащит утюг, другая останавливается, бледная, с изумлением смотрит на нас. Выходит мужчина лет пятидесяти, очень низко кланяется нам, улыбается, но, когда смотрит на жену, лицо его становится злым.
– По-русски понимаете? – спрашиваю я.
– О да, русский народ хороший, – отвечает он. – Тридцать лет назад я три года был в плену в России, был в Одессе, был на Урале.
У него влюбленные глаза, еще немного – и он поцелует меня.
Я отодвигаюсь.
– Русские – могучий, добрый народ, – говорит он, – я был…
– Ну, раз вы любите русских, разрешите переночевать у вас, может, отведете нам отдельную комнату?
Мужчина гнется, улыбается, гримасничает.
– Русских шок-шок (много-много), – говорит он мне, – а мадьяр тоже шок-шок. Я бедный мадьяр, пролетарий. У нас есть буржуй, у него большой дом, и русским офицерам будет постель.
Он оглядывается по сторонам и показывает пальцем на соседний дом. Дом действительно подходящий.
– У буржуя лучше, – убеждает меня капитан Самохлебов.
Решаем ночевать у буржуя.
Стучим в окно и в дверь сразу, стучим минут десять. Наконец показывается буржуй в шляпе и подштанниках.
– Русские офицеры очень добрые, – бормочет он, – я был в России, в Одессе, там хорошо.
– Вы были в плену? – спрашиваю я.
Мадьяр раз пять кивает головой, неожиданно нагибается и пытается стряхнуть пыль с моих сапог.
– Нам нужно спать, – говорю я, – нужна комната, кровать.
– А! – говорит мадьяр. И на лице его тысячи морщинок и в каждой – тысячи улыбок. – Да, да, да, – трясется он. И вдруг берет меня за плечо, брызгая слюной, говорит шепотом: – Я – товарищ, не буржуй, я тоже товарищ, у меня семья большая – шок-шок, а вон там – буржуй, у него дом, постель, девочка…
– Значит, буржуй в том доме? – спрашиваю я.
– Да, да, палинка, девочка, буржуй, – бормочет «товарищ».
На пороге буржуйского дома отдыхает мадьяр в трусиках.
– Товарищ – буржуй? – спрашиваю я.
Мадьяр кланяется, пытается что-то объяснить, показывает пальцем на дом своего соседа.
– Бур-жуй! – произносит он по слогам.
– Удивительный народ, – говорит майор Крайнов. – Они, по-моему, совсем не любят друг друга, сосед старается насолить соседу.
Однако перспектива ночевать на открытом воздухе нам не улыбается, кроме того, верх берет любопытство – как живет мадьярский буржуй? Сколько у него свиней, коров, собак, палинки и девочек?
Мы не упускаем ни одного дома.
Вся деревня на ногах.
Мужчины кланяются, женщины причитают, дети ревут благим матом, собаки охрипли. Вежливые мадьяры советуют нам, как лучше найти буржуя.
Уже совсем темно.
Мы выбираем двух самых солидных «товарищей», почти насильно усаживаем их рядом с собой.
– Везите нас к буржую, – говорю я.
Один, два, три, четыре километра. Проезжаем еще две деревни, в темноте ничего не разобрать. Наконец мадьяр просит остановить машину. Перед нами огромный кирпичный дом.
– Буржуй! – Мадьяр поднимает палец. – Хорошо!
– Вот сволочи! – говорит капитан Самохлебов. – Смотри, куда они нас завезли!
Перед нами огромная полуразрушенная, запущенная и заброшенная конюшня.
Прелое сено, навоз, ветер, звезды, 28 июня 1945 года. Венгрия.
22 июля 1945 года
«Близ провинциального венгерского городка Надьканижа расположен наш лагерь. В городе много лавочек. Жители торгуют грушами и абрикосами.
Когда заходишь в магазин, продавец на бумажке пишет цену. Фрукты стоят сравнительно дешево, но попасть в этот единственный близкий сравнительно городок трудно. Лагеря находятся в лесу, и увольнения запрещены.
