на цене за мясо и на низком курсе русского рубля. Оказалось же, цена на русское мясо так низка в Лондоне, что каждый рейс пароходов обходится в убыток, и русский курс так поднялся, как и ожидать было нельзя. Вот и тоже разорение, и Вы не можете себе представить, милый друг мой, в каком я угнетенном-тоскливом состоянии.
Милочку я видела, но там также ничего не поправилось: состояние продолжает уменьшаться, князь [233] по-прежнему сумасшествует, неистовствует, а она любит без ума и, как ребенок, ничего не понимает, подписывает все, что он ей подкладывает, и не видит, что идет к гибели. Поправить я нигде ничего не могу и боюсь только, чтобы самой не сойти с ума от постоянной тревоги и постоянно ноющего сердца» [234].
Между двумя письмами – почти четырнадцать лет. Четырнадцать лет дружбы или, скорее, «бумажной любви» (со стороны баронессы фон Мекк это все же была любовь). Роман в письмах оборвался внезапно, последнее письмо баронессы не сохранилось, а последнее письмо Чайковского не дает ответа на вопрос «почему?».
Почему прекратилась переписка?
«Конечно, я бы солгал, если бы сказал, что такое радикальное сокращение моего бюджета вовсе не отразится на моем материальном благосостоянии. Но отразится оно в гораздо меньшей степени, нежели Вы, вероятно, думаете… не в том дело, что я несколько времени буду сокращать свои расходы. Дело в том, что Вам с Вашими привычками, с Вашим широким масштабом образа жизни предстоит терпеть лишения! Это ужасно обидно и досадно… Не могу высказать Вам, до чего мне жаль и страшно за Вас. Не могу вообразить Вас без богатства!..
Последние слова Вашего письма немножко обидели меня, но думаю, что Вы не серьезно можете допустить то, что Вы пишете. Неужели Вы считаете меня способным помнить о Вас только, пока я пользовался Вашими деньгами! Неужели я могу хоть на единый миг забыть то, что Вы для меня сделали и сколько я Вам обязан? Скажу без всякого преувеличения, что Вы спасли меня и что я, наверное, сошел бы с ума и погиб бы, если бы Вы не пришли ко мне на помощь и не поддержали Вашей дружбой, участием и материальной помощью (тогда она была якорем моего спасения) совершенно угасавшую энергию и стремление идти вверх по своему пути!.. Я рад, что именно теперь, когда уже Вы не можете делиться со мной Вашими средствами, я могу во всей силе высказать мою безграничную, горячую, совершенно не поддающуюся словесному выражению благодарность. Вы, вероятно, и сами не подозреваете всю неизмеримость благодеяния Вашего! Иначе Вам бы не пришло в голову, что теперь, когда Вы стали бедны, я буду вспоминать о Вас иногда!!!! Горячо целую Ваши руки и прошу раз навсегда знать, что никто больше меня не сочувствует и не разделяет всех Ваших горестей… Про себя и про то, что делаю, напишу в другой раз. Ради бога, простите спешное и скверное писание; но я слишком взволнован, чтобы писать четко» [235].
Последнее письмо Петра Ильича баронессе проникнуто благодарностью и сочувствием. О разрыве отношений не идет и речи, Чайковский собирается «написать в другой раз» и мягко выговаривает баронессе за то, что она просит хоть иногда вспоминать ее. Впрочем, слова – это всего лишь слова, а факты – это факты. А факт таков – отношения были разорваны. Написав столь проникновенное письмо, Чайковский больше с баронессой фон Мекк не общался. При всей своей низкой информативности последнее письмо Чайковского очень важно – оно свидетельствует о том, что инициатива разрыва исходила от баронессы. Вроде бы как от нее…
При поиске ответа на вопрос «почему?» первым делом на ум приходят «шероховатости» между Надеждой Филаретовной и семейством Давыдовых. О степени этих «шероховатостей» можно судить по фразе: «Я не могу обвинять в этом Колю, потому что он был очень молод и совершенно неопытен, но я удивляюсь, что Лев Васильевич так мало заботился о благосостоянии своей собственной дочери, что мог толкнуть юного и неопытного мальчика на такой скользкий путь, как возня с имением». Обычно Надежда Филаретовна выражалась мягче.
Да, с Давыдовыми баронесса породнилась по собственной инициативе. Но люди не любят признавать собственные ошибки, а стараются переложить вину на другого. Валить больной головы на здоровую – в природе человеческой, и от этого никуда не деться. И здесь, конечно же, виноватым оказывался Чайковский, который в определенной степени способствовал женитьбе Николая фон Мекка на Анне Давыдовой, потакая желанию баронессы… Опять же, неприязнь к Давыдовым не могла не отразиться на отношении баронессы к Петру Ильичу, как к их близкому родственнику. Во второй половине 1890 года Надежда Филаретовна находилась в весьма скверной ситуации – в состоянии «постоянной тревоги и постоянно ноющего сердца», как выразилась Анна Львовна. Легко ли смотреть на то, как все кругом идет прахом? Легко ли сознавать, что твои дети, выросшие в роскоши, могут прийти к тому, с чего когда-то начинала ты, – к нужде? (когда Карл фон Мекк по настоянию супруги вышел в отставку, согласился исполнить мою неотступную просьбу и вышел в отставку, его семья поначалу жила на двадцать копеек в день)
Мало было баронессе неприятной Анны Львовны, которая сразу же встала в оппозицию к свекрови и подчинила себе слабохарактерного мужа, так вдобавок ее отец посоветовал Николаю Карловичу приобрести участок в Копылове. Надежде Филаретовне эта идея изначально не нравилась. Петр Ильич пытался успокоить ее тем, что Лев Васильевич (отец Анны) будет давать зятю советы по ведению хозяйства, и заверял, что тому не было известно «Ваше неодобрение Колиных проектов насчет покупки имения», иначе он не стал бы ничего советовать. Но тем не менее имение было куплено, Николай Карлович вбухал в него прорву денег (разбил парк на девять гектаров, устроил конный завод, молочную ферму, мельницу), а в конечном счете продал в 1910 году. Те «недоразумения» или «некоторые шероховатости» между баронессой и Давыдовыми, которые обсуждались в ее переписке с Чайковским в ноябре 1884 года, могли быть вызваны состоявшейся в 1882 году покупкой имения – это наиболее вероятная причина. Впрочем, основные «шероховатости» могли провоцироваться Анной Львовной, а копыловское имение было, что называется, «сбоку припека». Неприязнь росла, бурлила-клокотала в душе, а в 1890 году выплеснулась на Петра Ильича… Тот нашел в себе силы для того, чтобы написать деликатное ответное письмо (так положено вести себя воспитанным людям), а затем вычеркнул баронессу фон Мекк из списка корреспондентов и вообще из жизни.
Или, может, дело не в Давыдовых, а в самом Чайковском? Вот что пишет в своих
