Бродил только по окраинам.
Некоторые говорили – пьет.
Но мне казалось, что не пьет, а просто молчит, тоскует и ждет неизбежности. Было мучительно знать, что вот сейчас он у себя взаперти – и ничем помочь нельзя…
Вся дальнейшая зима прошла в мыслях о его пути, в предвидении чего-то гибельного и страшного, к чему он шел. Да и не только он, – все уже смешивалось в общем вихре. Казалось, что стоит голосу какому-нибудь крикнуть, – и России настанет конец…
В 1937-м в берлинском издательстве вышел новый сборник стихов под именем матери Марии…
О, Боже, отчего нам так бездомно?
Зачем так много нищих и сирот?
Зачем блуждает Твой святой народ
В пустыне мира, вечной и огромной?
«Твой святой народ» – то есть русские. Именно их мать Мария считала «богоизбранным» народом, и в своем поэтическом обращении к Господу всегда подчеркивала это. Впрочем, в своих взглядах она была не одинока, ведь о мессианстве и богоизбранности русского народа говорили многие писатели и философы: Ф. Достоевский, Д. Мережковский, Вл. Соловьев…
На праздник всех народов и племен
Ты тоже, мой народ богоизбранный,
Придешь, как шел, нищ и с котомкой странной,
Еще не свят, еще не искуплен…
Были здесь и пронзительные строки, посвященные проводам дочери и ее кончине:
Сила мне дается непосильная,
Не было б ее – давно упала бы,
Тело я на камнях распластала бы,
Плакала б, чтобы Услышал жалобы,
Чтоб слезой прожглась земля могильная.
В своих воспоминаниях о матери Марии, написанных к двадцатой годовщине ее кончины, Николай Бердяев подчеркивал:
...
Мать Мария могла производить впечатление большой оптимистки, упоенной жизнью и полной надежд на будущее. Но это была обманчивая внешность. Когда вышел сборник ее стихов… кстати, очень интересный, то в стихах обнаружилась ее внутренняя жизнь, обнаружилось, что она совсем не такая оптимистка. В ней было что-то трагическое, предчувствие своего трагического конца…
Действительно: с потерей дочери и до начала войны православная поэтесса все чаще говорила в своих стихах о смерти. Нарисованная в них картина собственной гибели, исчезновения от огня, поражает удивительным прозрением: как будто недели и часы, которые она еще проведет в страшном лагере Равенсбрюк, были ею уже заранее описаны:
Господи, на этой вот постели, —
(Не другую ж, в самом деле, ждать), —
Пролежу предсмертные недели,
Медленно я буду умирать…
В другом стихотворении, написанном матерью Марией в 1938 году, также говорится о грядущей гибели в огне:
От хвороста тянет дымок,
Огонь показался у ног
И громче напев погребальный.
И мгла не мертва, не пуста,
И в ней начертанье креста —
Конец мой! Конец огнепальный!
Известно, что еще в пятилетнем возрасте Лиза Пиленко (в будущем мать Мария) как-то сказала родителям:
– Меня ждут мучения и смерть в огне…
По свидетельствам окружающих, мать Мария вообще была наделена редким даром предвидения. Ее друг и соратник Б. П. Плюханов писал про нее:
...
Она умела с поразительной проницательностью определить характер человека, даже предсказывала его будущее. Держа собеседника за руку, она вглядывалась в его глаза, и ее определения были искусством психолога, а не опытного хироманта.
Этот особый дар матери Марии получит дальнейшее развитие в те месяцы, которые она проведет в лагере, в Равенсбрюке…
Глава 13 Православное дело
В последний день не плачь и не кричи:
Он все равно придет неотвратимо.
Я отдала души моей ключи
Случайно проходившим мимо.
Я рассказала, как найти мой клад,
Открыла все незримые приметы;
И каждый мне сказал, что он мой брат,
И всем дала я верности обеты.
Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)
Оказавшись волею судьбы за границей, мать Мария искала именно тех путей в монашестве, которые оказались невозможными в России, особенно после революции. Ей казалось, что та свобода, которую получило русское православие в эмиграции, дает огромные возможности.
– Наша церковь никогда так не была свободна, – говорила она К. В. Мочульскому, – такая свобода, что голова кружится. Наша миссия – показать, что свободная церковь может творить чудеса. И если мы принесем в Россию наш новый дух – свободный, творческий, дерзновенный, – наша миссия будет исполнена. Иначе мы погибнем бесславно.
В 1940 году, еще до начала войны, матушка мечтала вернуться на родину:
– При первой возможности поеду в Россию, куда-нибудь на Волгу или в Сибирь. В Москве мне нужно пробыть только один день, пойти на кладбище, на могилу Гаяны. А потом где-нибудь в Сибири буду странствовать, миссионерствовать среди простых русских людей.
Можно только удивляться той неосведомленности и наивности, с которой мать Мария говорила и грезила о своем миссионерстве в тогдашнем СССР – поражаются сегодняшние исследователи ее жизни. Ни о свободной церкви, ни о странствиях по дорогам в Стране Советов не могло быть и речи! Как и многие, русская монахиня закончила бы свой недолгий путь в ГУЛАГе.
Эти рассуждения бесспорны, пожалуй, лишь в одном: возвращаться в советскую Россию таким личностям, как мать Мария, действительно было очень опасно. Что касается всего остального… Матушка была прекрасно осведомлена обо всем, что творилось на ее родине, кто и как именно правил Россией. Это хорошо понимаешь, когда читаешь ее статьи. Например, эту, под названием «Есть ли в поле жив человек», опубликованную ею под фамилией Е. Скобцова в еженедельнике «Дни» под редакцией А. Ф. Керенского (Париж). Речь здесь идет о духовности советской молодежи.
...
В самом деле – очень трудно допустить, чтобы страна Достоевского и Блока, страна самой крылатой и огненной мечты, вдруг вся, без исключения, снизилась до бухаринского миропонимания. За коростой официальных отчетов и официальных исповеданий, под прессом советской цензуры должно быть какое-то живое, подлинно революционное ядро молодежи – пусть меньшинство ее, – до которой доходят иные голоса…
Был краткий период, когда каждая мысль сверялась с «заветами Ильича». Непогрешимый коран давил правоверных.
Ну, а жизнь-то шла? А запросы пытливого человеческого ума не могли быть удовлетворены этими заветами? Как вогнать свободную мысль в рамки корана? Да еще какого? Плоского и поверхностного ленинского корана?…
И эти чисто теоретические рассуждения находят подтверждение при чтении советских книг.
