И без того почти ясное дело Альберта получило последнюю поддержку из неожиданного источника – от американцев. После освобождения Праги американцы с помощью одного бывшего офицера СС разыскали сеть подземных туннелей неподалеку от деревни Штеховице в Центральной Богемии. Проникнув туда через завалы металла и бетона – результаты последней отчаянной попытки эсэсовцев скрыть свои преступления, – они обнаружили государственные архивы Третьего рейха. По сообщениям, в туннелях были спрятаны награбленные сокровища режима, но, что еще важнее, там стояли многочисленные стеллажи с конфиденциальными документами, настоящая библиотека нацистских преступлений. Среди этих документов нашлось и гестаповское досье Альберта, где были задокументированы все его “преступления” против Третьего рейха и все случаи, когда Альберт заступался за граждан Чехословакии. После того как эти документы оказались в суде и ввиду огромного массива доказательств невиновности Альберта Геринга у судьи Фрыца не оставалась другого выхода, кроме как вынести соответствующий вердикт и распорядиться об освобождении.
* * *
16 октября 1946 года Герман Геринг лично позаботился о своем освобождении с помощью смертельной дозы цианида. Альберт, постаревший и больной после двух лет, проведенных в тюрьме, был выпущен на свободу через пять месяцев, 14 марта 1947 года. Он вышел в мир, который уже начал забывать о его существовании. Он больше не смотрел на этот мир через оконную решетку, но он продолжал чувствовать, что находится в клетке, – он оказался один в Праге, которой больше не узнавал. Он знал, что ему нужно вернуться к жене и дочке в Австрию, но как? У него не было ни гроша, никаких выездных документов. Все, что было при нем, – одежда заключенного. Он также знал, что находится в русской зоне оккупации, и понимал, что, попадись он русским, на такую роскошь, как суд, не стоит даже рассчитывать. Он не знал, куда податься, пока не вспомнил о своем старом друге Йозефе Харвате.
Сначала он попробовал найти его по старому адресу на улице Реслова, но нашел лишь развалины. Он не остановился на этом и каким-то образом, как бывало и раньше, нашел новый адрес Харвата. “Я открыл дверь, и на пороге стоял Альберт в каком-то нелепом наряде, – вспоминает Харват в своих мемуарах. – На нем была зеленая рубашка с бантом, какие носили некоторые баварские полки в Первую мировую. На локтях были льняные заплатки, на спине большая буква P. На нем были прохудившиеся брюки и обувь, которая чуть ли не разваливалась на глазах. Я провел его в ванную, выбросил вещи в мусор и дал кое-какую свою одежду. У нас похожие фигуры, и потому ему все подошло, кроме шляпы, которая была немного великовата. Он побрился и встретил меня в библиотеке. Он едва мог держать в руке сигарету и не хотел поднимать на меня глаза, когда я вручил ему целую пачку американских сигарет. Перекусив, он начал рассказывать о своих приключениях”.[247]
Хотя его состояние говорило само за себя, Альберт рассказал Харвату о пережитых им жестокости, невежестве, голоде, отчаянии и отчуждении, закончив некоей смесью облегчения и почти неверия. “Когда меня повезли в бронированном авто в Министерство внутренних дел, знаешь, показалось странным, что они предложили мне сигарету. А потом они говорят: “Герр инженер, у нас на вас ничего нет, вы свободны!”[248]
На следующий день Харват дал Альберту немного денег и послал его во внешний мир купить себе шляпу. Это элементарное задание превратилось для Альберта в целое испытание. Он понял, что теперь не очень приятно быть немцем в Праге. “Стоило мне пару раз заговорить по-немецки, как я сразу получал по губам”, – рассказал Альберт Харвату. “А кто сказал, что ты должен говорить по-немецки? Заговори по-французски, они ответят на немецком, и тогда выбирай себе шляпу на ломаном немецком”.[249]
Следующей задачей было найти способ вернуться в Австрию, минуя советские заставы. Они посетили австрийское консульство в Праге, в котором, оказалось, разделяли беспокойство Альберта по поводу русских. Ему сказали, что его репатриируют в Австрию, но это займет некоторое время. Харват, однако, нашел иной способ. У его младшей дочери, неравнодушной к лошадям, был австрийский друг-лошадник, разъезжавший по работе между Чехословакией и Австрией. Теперь, когда появилось средство передвижения, нужно было придумать какую-то правдивую историю. Они подделали Альберту документы, “поставив в них побольше крупных печатей и переведя на несколько языков”. После этого Харваты снабдили Альберта “одеждой, несколькими платьями для его дочери и, главное, дали ему пачку рафинада, который не только был в дефиците, но и мог использоваться как валюта”.[250] С поддельными документами и рафинадом в руках Альберт покинул Прагу летом 1947 года и пересек австрийскую границу вместе с торговым представителем в его “русскозащитном” автомобиле.
Перед отъездом он отправил телеграмму своей жене Миле: “Моя единственная и любимая Мила! Я наконец свободен. Я уверен, эта новость тебя очень порадует… А мне нужно запастись терпением, потому что может пройти еще много времени, прежде чем я снова буду с тобой, наконец, наконец, моя дорогая”.[251]
Глава 11
Schwarz, Rot und Gelb
“Berlin, Berlin, wir fahren nach Berlin!” – раздаются в теплой ночи чьи-то охрипшие голоса. Фрайбург утопает в черном, красном и золотом. Эти цвета свисают с фонарей, ими обернуты голые торсы, они сияют в глазах. По Бертольдштрассе движется поток людей в дурацких шляпах и футболках с именем Михаэля Баллака. Череда машин ползет по Вердерринг, водители сигналят на мотив “Оле-оле-оле-оле”. Особо разгоряченные фанаты раскачивают автобусы, безуспешно пытаясь их перевернуть. Германия только что прошла в полуфинал Кубка мира по футболу – 2006. Немецкие фанаты скандируют: “Берлин, Берлин, мы едем в Берлин” – еще со времен первой победы на групповом этапе. До финала в Берлине остался один матч со стойкими итальянцами, но сейчас эта возрож денная нация уже представляет себя в Берлине поднимающей победный кубок.
Поначалу зрелище немного смущает. Немцы, поющие толпой, вызывают ассоциации со съездами НСДАП в Нюрнберге и тому подобным. Но это новая Германия. Объединенная Германия, которой потребовалось чуть более шестидесяти пяти лет для примирения коллективной совести и излечения глубоких ран. В этот день немцы могут хором кричать на весь мир, что они гордятся, что они немцы.
Но слышу я выражение этого настроения уже не в первый раз. Я слышу его в разговорах с моими немецкими друзьями. Они – внуки Третьего рейха. Им, в отличие от родителей, больше не запрещается говорить о той эпохе. Но это не значит, что им обязательно хочется обсуждать эту тему. Для них эту тему уже заобсуждали так, что превратили в клише. Многим противно, оттого что часто это первый вопрос, который им задают иностранцы: “Чем занимался твой дед во время войны?” Я могу понять их раздражение. Они не несут ответственности за действия своих дедов, могут разве что рассказывать другим об их ошибках и мгновенно искоренять любой намек на реваншизм. Они сами по себе, и их мир состоит не только из Гитлера, Аушвица, “лебенсраума”, танков и свастик. Поэтому теперь, когда Германия так близка к мировому кубку и обретению новой национальной идентичности, я присоединяюсь к своим друзьям и пою: “Берлин, Берлин, мы едем в Берлин”.
