С гораздо меньшим мужеством Рузвельт воспринял другое испытание судьбы. Как известно, одним из главных деяний его империалистической внешней политики явилось содействие расколу Колумбии ради постройки на чужой земле Панамского канала, полностью контролируемого Соединенными Штатами. Он сделал это, полагал Рузвельт, для народа США и прогресса цивилизации, покрыв себя славой и заслужив вечную благодарность. Как бы не так. Всего через каких-то десять лет после данного события государственный секретарь при президенте Вильсоне ― Уильям Брайан признал, что в отношении Колумбии была совершена несправедливость, американское правительство готово принести извинения и уплатить 25 миллионов долларов в качестве компенсации. Для администрации Вильсона это был шаг, направленный на улучшение отношений с латиноамериканскими странами. Для Рузвельта ― личное фиаско. То, что он считал титаническим подвигом и триумфом дипломатии, официально назвали воровством.
Предложенный президентом Вильсоном договор с Колумбией говорил об «искреннем сожалении» по поводу учиненной несправедливости. Рузвельта душила злоба: «Я рассматриваю предлагаемый договор как преступление против Соединенных Штатов, как оскорбление чести Соединенных Штатов... и серьезную угрозу будущему благосостоянию нашего народа». (Через шестьдесят с небольшим лет подобные же фразы можно будет услышать по поводу пересмотра договора о Панамском канале от таких республиканцев, как Рональд Рейган.) Рузвельт предпринял настоящую атаку на сторонников договора, заявляя, что «каждое действие, которое мы предприняли, соответствовало высшим принципам общественной и личной моральности». Это был и самообман, и самоослепление, и попросту обман. Экспансионисты бросили клич по всей стране и, сплотившись, блокировали подписание договора.
Все эти важные для Рузвельта дела прервала 1 августа 1914 года мировая война. Агрессивность и самоуправство, присущие наиболее значительным действиям Рузвельта как политика, особенно отчетливо проявились на фоне всеобщей реакции, вызванной нарушением Германией нейтралитета Бельгии. В то время, когда почти весь политический мир оплакивал участь маленькой растоптанной страны, Рузвельт остался верен своей «киплинговской» философии, оправдывающей любые средства в борьбе за выживание сильнейших. «Истинный государственный деятель, ― пишет Рузвельт на восьмой день войны, ― должен пренебречь любым договором, если действия по его поддержанию могут представить собой самую серьезную опасность для нации». Рузвельт претендовал быть джентльменом в обыденной жизни. В дипломатии сама эта претензия казалась ему жалкой, недостойной мужественного государственного деятеля. В журнале «Аутлук» от 22 августа 1914 года он высказался так: «Когда гиганты вступают в смертельную схватку, как это происходит сейчас, они полны решимости попрать все, что стоит на пути колоссальных борющихся сил».
Нетрудно вообразить восторг Рузвельта при виде развернувшейся исполинской мировой схватки. Чисто гуманитарные соображения не пользовались у него уважением. Он даже не считал нужным осудить ужасающую бойню, в конечном счете означающую конец той «аристократической» Европы, которую он так любил, где царили его единомышленники.
В годы своего президентства Рузвельт вывел корабль Америки из гавани «доктрины Монро», открыв перед ним новые просторы. Он сумел сблизиться с Англией, которая разменяла свою «блестящую изоляцию» на членство в Антанте. Поэтому ясной становится проантантская ориентация экс-президента. Она вполне соответствовала основному идейному течению среди американской буржуазии, тесно связанной экономически со странами Антанты и с Англией в первую очередь. С помощью активной английской пропаганды поворот общественного мнения в сторону антигерманской коалиции стал ощутимым уже в начале осени 1914 года.
Начинается последняя битва Теодора Рузвельта. Всегда склонный персонифицировать политические силы, на этот раз он избирает своим противником удачливого, как ему казалось, дилетанта в политике ― Вудро Вильсона. Рузвельт обличал нерешительность вильсоновской администрации в деле поддержки союзников. Он называл Вильсона «византийским законником», желая подчеркнуть, что его высокопарные речи служат прикрытием постоянных внутренних махинаций. Вильсон, со своей стороны, твердо взял за правило избегать контактов с Рузвельтом, высказываний о нем, что крайне задевало Рузвельта. Однажды Вильсон объявил: «Единственный способ общаться с противником вроде Рузвельта, это внимательно смотреть на звезды над его головой».
Отношения Рузвельта и Вильсона характеризовались отныне непримиримой враждой. Очевидной становится и разница в стиле руководства. Вильсон, воплощение хладнокровия и силы интеллекта, стремился перед резким поворотом в политике заручиться достаточной поддержкой. (Не будем говорить сейчас о 1920 годе, когда Вильсон, обгоняя главенствующую точку зрения, выступил с идеей «Лиги наций» и потерпел сокрушительное поражение.) Рузвельт же обычно бросался вперед, чтобы политические силы догоняли его, поэтому имел большой простор для нападок на медлительность и нерасторопность Вильсона.
Итак, уже через несколько недель после начала войны Рузвельт потребовал, чтобы вступил в силу взлелеянный им негласный союз с Англией и Америка приняла участие в мировой борьбе. Этой идее Рузвельт посвятил оставшиеся четыре года жизни. Первым значительным обращением к широкой публике явилась книга «Америка и мировая война», увидевшая свет в начале 1915 года. Здесь явственно просматривается размежевание с политикой Вильсона «быть нейтральными даже в мыслях». Под знамя Рузвельта, на котором было начертано «Готовность», вставали милитаристы и экспансионисты империалистической Америки. Воинствующие элементы стремились доказать, что Америка может выиграть в конфликте двух сторон, выступив арбитром. Но для этого ей надо быть готовой бросить свою военную силу на весы решений. Не вызывает сомнений, что Рузвельт размышлял над возможностями Америки, открывающимися в ходе войны. Из должника Европы США превращались в ее кредитора, в промышленности начинался военный бум. Впервые Америка говорила на равных с могущественными европейскими державами. Более того, к ней обращались с заискиванием, понимая, что от позиции США частично зависит исход мировой схватки.
Рузвельт и Лодж (старый союз) способствовали тому, что президент Вильсон не отменил эмбарго на продажу вооружений. Эта мера означала большую помощь Антанте. Проатлантическая группировка ратовала за обходительное обращение с Англией, за отказ от покупки интернированных в американских портах судов, выступала за молчаливую поддержку необходимой Англии контрабанды, за расширение торговли со странами Антанты.
