Я сразу прославилась, мне дали высшую категорию, и жизнь моя пошла замечательно. А так как я работала в театре, я не заштамповалась. Я и француженок играла, и современных девушек, роли драматические и комедийные. Меня постоянно приглашали в кино. Помню, Михаил Ильич Ромм, собираясь снимать «Русский вопрос», хотел, чтобы роль прогрессивной американки Мэг играла Ада Войцик, но Константин Симонов, написавший эту пьесу, сказал: «Нет, эту роль должна играть только Барабанова. Пусть это будет женщина-подросток».
– Конкуренция между актерами в то время чувствовалась особенно остро?
– Она всегда чувствовалась. Порой случались непредсказуемые вещи. На роль того же Тимофеича в Театр комедии был приглашен из ТРАМа актер Виноградов, которого мы все звали «Сачком». Но у него образ никак не получался. И премьеру сыграла я. Так вот что я должна тебе обязательно рассказать. Меня принимали в партию. И в райкоме, когда обсуждение моей кандидатуры подходило к концу, этот самый Виноградов, который к тому же являлся секретарем нашей парторганизации, заявляет: «Мы тут подумали и решили продлить ей кандидатский стаж. Она, конечно, политически грамотная, но все же недостаточно серьезная для партии». И вот, помню, этот кабинет, длинный стол с красным сукном, за ним – много народу, секретарь райкома Лизунов… Дают мне последнее слово, и я говорю: «Виноградов! Я вступаю в партию для того, чтобы таким, как ты, там было плохо!» Что я еще там выдавала – не помню, но слушали меня, затаив дыхание.
Понимаешь, Сережа, я настолько была верующей в дело партии, я была просто Дон Кихотом! Мне вообще ничего нельзя было сказать против. И первый секретарь, вручая мне партбилет, сказал: «Барабанова, борись за него всегда так, как ты боролась сегодня…»
– И много приходилось бороться?
– Как сказать… Наверное. За себя надо уметь постоять. Если взять творческую жизнь – я на нее не в обиде. Актерская судьба зависимая, мы – сезонный продукт. Либо нас приглашают, либо – нет. Я работала всегда, и если была уверена, что могу сыграть какую-то роль лучше других, тогда вступала в борьбу. Я очень смелая. Когда необходимо было получить звание «народной артистки», я сильно била по начальству. У-у-у, я вообще за актеров дралась – мало кто про это знает.
Когда собралась комиссия по званиям, я была на съемках, и один из наших режиссеров (я его настолько терпеть не могу, что даже фамилии не помню) сказал: «Зачем ей «народную»? Ей и «заслуженной» хватит!» Ну и я плюнула на них. Прошло какое-то время, вдруг в Союз кинематографистов вызывают: «Мария Павловна, да что ж это вы без звания? Как же такое может быть?» И в 91-м году мне присвоили «народную». А я хотела, чтобы Ельцин мне подписал приказ, все ждала, пока он наездится по своим делам. И дождалась. Я его очень уважаю за смелость. Ох, как я люблю смелых людей! Это ведь очень трудно быть смелым. Очень трудно. Но надо!
– Мария Павловна, а почему вы бросили театр?
– Потому что у меня начались съемки в фильме «Принц и Нищий», где я играла сразу две главные роли. Потому что в Ленинграде я отрабатывала спектакль, садилась в «Стрелу» и мчалась в Москву на киностудию, снималась в Москве, садилась в «Стрелу» и ехала в Ленинград. Так я жила год. Разве это нормально? Меня из театра не отпускали. Я со скандалом ушла. И не жалею, хотя театр актеру необходим. Он его шелушит, формирует, позволяет проживать образ от рождения до смерти. Но в то же время театр – это коробка. Это три стены и зрительный зал.
– А как же общение со зрителем, его дыхание, реакция?
– Какая разница? Аппарат – то же общение. Если ты актер, тебе должно быть все равно, с кем общаться. Вокруг может быть тысяча посторонних людей – но ты уже никого не видишь, тебе на все наплевать. Ты вздрагиваешь, когда раздается команда «Мотор!», а потом уже растворяешься в образе и живешь чужой жизнью. И аппарат – такой же твой зритель, как и в театре. Так что много в нашей профессии шаманского, необъяснимого. Артиста делают только Мама и Господь бог. Только! А потом ты уже только учишься «читать».
– Вы легко готовитесь к новой роли? Легко входите в образ?
– Понимаешь, в чем петрушка-то… Как только ты получаешь задание, ты готовишься каждую минуту. Оно все время с тобой. Я не сижу за столом и не твержу: «Ма-ма, па-па!..» Избави, Боже! Это все идет подспудно, где-то там, внутри. Этого никто объяснить не сможет, если кто-то начнет объяснять – не верь. Поэтому актерская профессия – это тайна, это волшебная жизнь. Сколько ты характеров переиграла, сколько чувств перечувствовала! Да мы же богатые люди!
А иногда не жалко, что ты не снимаешься. И деньги никакие не нужны. Я всегда была бессребреницей и за деньгами не пошла бы за тридевять земель. Я даже не анализировала свой путь от первой до последней роли, мне казалось, что все это одно и то же – работа. А вокруг раздается: «Я выросла! Я набралась опыта!» Все же считают себя Ермоловыми, но это не так! И от этого всегда обидно и больно.
– Мария Павловна, давайте вспомним вашу работу в фильме «Принц и Нищий». Вы, молодая актриса, получили приглашение сыграть две противоположные роли и грандиозно справились с задачей. Как вам это далось?
– Очень трудно. Вот представь себе – сегодня я восемь часов играю роль Принца Эдуарда. Все на мне одной – никого в кадре больше нет. Разговариваю с пластинкой, на которой записан мой же голос. А завтра я то же самое проделываю в роли Тома. Представил? Но тут помогла моя точность, моя близость к Мейерхольду, биомеханика. Видимо, это я умела делать. А потом я всегда работала в окружении очень хороших актеров, они учили меня всему. Благодаря ним я и стала профессионалом.
«Принца и Нищего» мы заканчивали уже в Сталинабаде, куда была эвакуирована студия Горького. Там же я снималась в каких-то короткометражках и в фильме «Мы с Урала». В 1944 году я вернулась в Москву и осталась здесь уже навсегда. Начала сниматься в «Модах Парижа» и «Русском вопросе». Вот так все пошло и поехало.
– А если вам роль неинтересна, как вы поступаете?
– А у меня всегда были хорошие предложения. Наверное, потому что я всеядна. Если что-то новое – я иду. Вот только что я снялась в картине Ефима Грибова «Мы едем в Америку». Так он предложил мне сыграть бандершу-еврейку! Ну, представляешь себе – я еврейка! Да к тому же еще и бандерша. Со своей детской мордой. Это же смешно. А он хитрый, он сделал все наоборот. И это легло, и получилось хорошо. Сейчас, кстати, он опять снимает и приглашает меня на большую роль: «Вы, – говорит. – Марь Пална, у меня джокер. Я без вас – никуда!» Так что сейчас мне нужны силы, поэтому я тебя и попросила клубнику купить.
– Вас часто приглашали одни и те же режиссеры?
– Конечно. Та же Надя Кошеверова. Мы с ней случайно встретились. Она снимала сказку «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил» и перепробовала всех актрис Ленинграда на роль Бабы Яги. Кто-то посоветовал ей позвонить мне. Я поинтересовалась: «А что это за роль, Наденька? Я такого никогда не играла. Это хоть «товар» или что?» Она мне прочла мою сцену и я сразу ответила: «Еду!» Роль-то блистательная! Лучше всех написана. Я сразу вошла в этот образ и совсем не играла, а жила в нем. Ведь, опять же, моя Баба Яга слеплена по принципу «наоборот», не так, как у Жорки Милляра. Когда Олег Даль спрашивал у меня: «Вы Баба Яга?», я же не кричала на него из-за угла: «Я-а-а!!!» А, наоборот, где-то даже удивилась, что ко мне кто-то пришел, и испуганно ответила: «Я…» И это, конечно, подкупает. Потом я у Кошеверовой снялась в сказках «Соловей» и «Ослиная шкура».
