Потом уже, когда папа вернулся, спросила:
– Не мог мне хоть часы привезти?
– А ты бы стала носить часы с убитого? – ответил отец.
С ним мы и вернулись в родной Иркутск. Там снова тесная коммуналка и очереди за продуктами, но это была уже мирная жизнь!
Лариса Ланкина с братом
Герта Портнягина, художник
Я первоклассница 41-го года. В мои самые первые школьные каникулы ворвалось слово – «война», а следом еще одно – «эшелон». Все говорили как-то особенно – «эшелоны идут». Железная дорога была недалеко от нашего дома в Чите. И я видела из своих окон непрерывно стучащие составы. Только раньше их называли поездами. Любимый брат Петруша учил меня считать до двадцати по своему методу, на мимо бегущих вагонах. Не отходя от окна, на своем добровольном посту я все считала и докладывала старшим. Мы тогда не знали, что мимо нас с японской границы везут уже обстрелянных солдат, что с востока страны на запад срочно перебрасывают воинские части. А взрослые вокруг все говорят и говорят об эшелонах, да японцах, и каком-то непонятном немце, который зачем-то «прет»…
Сначала ушел отец, пополнив одну из сибирских дивизий. Потом – старшая сестра Аня, вчерашняя десятиклассница, когда объявили мобилизацию девушек, достигших 18 лет. Краткосрочные курсы санинструкторов – и 1-й Украинский фронт. А за ней ушел и любимый Петруша, чей седьмой класс вместе с другими старшеклассниками поселили в ФЗУ при одном из эвакуированных заводов.
Дом опустел. Остались я с мамой да мой дружок Трезорка, которого Петруша принес мне в подарок к окончанию 1-го класса. Рыжий щенок стал любимцем всей округи, спал на лестнице, ел на общей кухне. Только дружба эта в один момент закончилась. Для меня это был первый удар. Вышел приказ – «в целях экономии средств, и борьбы с голодом» всех собак изъять и уничтожить. Я, не в силах пережить расставание, ушла из дома, куда глаза глядят, чтобы не видеть тех, кто будет отнимать моего друга. Вволю нарыдавшись, я ночью вернулась домой. Надежды на чудо не осталось – Трезорка ее не встретил. Мама сказала, что была «спецкоманда», которая его увезла.
Второй удар был таким же неожиданным. Как-то зимой, вернувшись из школы, я открыла дверь и обмерла. Моя мамочка, моя крепость и защита, беспомощно билась на полу и повторяла одно слово – «убили!». Она била ладонью об пол и все повторяла «убили, убили!». Я чуть не наступила на раскрытый «треугольник» и все сразу поняла. Наверное, от испуга я накрыла своим портфелем это страшное письмо… Отпечатки разбитой в кровь маминой ладони, так и остались в памяти.
До сих пор я не могу рассказывать этот эпизод без слез и сердечной боли. Нет, время плохо лечит войну.
Так зимой 41-го наша семья осиротела, война отняла у нас отца. Неся немыслимые потери, сибиряки спасали Москву. Многие из них, как мой отец Алексей Портнягин, так никогда ее и не увидели.
* * *
А самые светлые воспоминания военного времени – это как мы, малышня, вместе со старшими классами выезжали на картошку. И в каникулы, и каждую осень до глубоких холодов. Работали мы, как взрослые, весь световой день. У нас были свои рабочие нормы. Ехали на открытых грузовиках в любую погоду и пели все песни подряд. Спали не раздеваясь на полу, на соломе. Но там, в колхозе, мы были сыты, потому что, кроме картошки, был настоящий хлеб! Пусть немного, но хлеб замечательный! И как же он пах этот хлеб! Учителя говорили нам: вы работаете для фронта, бойцам нужна ваша картошка.
А в городе картошки не было. И все время хотелось есть. Раз-другой маме удавалось у охотников, которые тоже все сдавали для фронта, заполучить «головизну». Мама варила ее в большущем ведре, и по всему дому разносился запах настоящей еды, но это было так редко.
* * *
Помню весной, когда я окончила второй класс, с фронта вернулся наш сосед Яков Моисеевич, парикмахер. Мама называла его везунчиком, хотя после ранения он стал сильно припадать на одну ногу. Но все так же любил музыку. И ставя пластинку с какой-нибудь опереткой, подпевал и выкидывал такие коленца, что мне было страшно – вот-вот упадет! Было, даже падал, но все кончалось благополучным реверансом, и наступал миг всеобщего счастья. Особенно я помню его саквояж. В этой самой прекрасной на свете сумке среди железных коробочек и парикмахерских инструментов лежали маленькие кусочки хлеба – щедрые дары мастеру. Дядя Яша работал по госпиталям, стриг-брил раненых. А когда вечером возвращался, ставил передо мной свою волшебную сумку. Потом звучала команда – «освободить инструмент», которую я немедленно исполняла.
* * *
Весной 45-го, после московского госпиталя вернулась сестра Аня – с двумя тяжелыми ранениями, орденом Красной Звезды и двумя медалями «За отвагу» Пулевое ранение в бедро мучило ее всю оставшуюся жизнь. В результате хромота. Семейного счастья Ане уже испытать не довелось.
В том же 45-м призвали в армию брата Петрушу которому исполнилось 18 лет. Отправили на японский фронт, но ему повезло – та война была короткой и пулю для него просто не успели отлить…
* * *
В закоулках моей детской памяти немало эпизодов, и вот еще один. Примерно середина войны. У входа на базар появилась симпатичная девушка с гитарой – еще одна искалеченная войной женская судьба. Сидела она почти на земле, но, кажется, ноги были в порядке. Беретка на бочок по довоенной моде. Поет о несчастной любви. Никогда больше этой песни я не слышала. Возможно, это была история самой девушки. Я часто прибегала на этот пятачок и слушала не в силах отвести глаз от искалеченной правой руки, которой девушка себе аккомпанировала. Война шла не первый год, и калек появлялось все больше, особенно безногих. На простеньких тележках ростом с меня они так бесстрашно сновали под ногами у базарной толпы. Но эта девушка была совсем другой! К запястью, нет – к обрубку правой руки была чудом приделана ложка, заменявшая ей кисть. Понять, как ей удается управлять струнами, было невозможно. Эта ее тоска так проникла в мою душу, что застряла в ней на 60 с лишним лет. Вот она военная «лавстори».
Мой милый друг, что может дать рабыне
Чугунная немецкая земля,
Быть может, на какой-нибудь осине
Уже готова для меня петля.
Быть может, мне валяться под откосом
С пробитой грудью у чужих дорог.
И по моим, по шелковистым косам
Пройдет немецкий кованый сапог…
P.S.
Финал этой песни девочка Гера – она же Герта Алексеевна Портнягина – не запомнила. Ей, ребенку, было не понять – почему девушка просит «милого друга» ее не искать. Но мелодию она повторила так легко, будто слышала ее недавно. А возможно, так и есть! Война для ее детей всегда близко. Может быть, не далее чем вчера.
