Ознакомительная версия.
После праздника я был приглашен к р. Йосефу-Ицхаку{388}, сыну ребе и начальнику йешивы «Томхей тмимим»{389}, которую основал ребе. Р. Йосеф-Ицхак произвел на меня тягостное впечатление: мне показалось, что он нарочно ведет себя со мной «с подозрением», но без всякого «почтения». Меня неприятно удивил его прием: он даже не предложил мне сесть, в то время как сам сидел. До этого я уже общался с почтенными и великими раввинами: с р. Шимоном и р. Йосефом-Лейбом, с р. Элиэзером Гордоном и р. Хаимом-Озером, с р. Йосефом-Захарией из Шауляя и р. Меиром-Михлом и еще со многими – и почти все предлагали мне сесть. Конечно, можно сказать, что это хасидский обычай поведения в присутствии ребе, но ведь он еще не ребе… Ведь он еще, думал я, проходит испытания, чтобы стать цадиком… И во-вторых, в праздники я уже приходил в йешиву и видел, как богатые и знатные люди разговаривали с ребе и его сыном, я видел, что им здесь умеют выказывать почтение, и немалое… Его манера разговора была не менее оскорбительной. На первый взгляд вроде бы все было в порядке: да, мой дядя р. Элиэзер-Моше написал ему обо мне, и он даже готов порекомендовать меня в ученики йешивы «Томхей тмимим», хотя он и знает, что приехал я только на месяц. Когда я сказал, что заинтересован в том, чтобы изучать хасидизм, и особенно заинтересован изучать Иерусалимский Талмуд, он заметил мне: «Будешь изучать то, что надо изучать, и то, что все изучают. И нечего „воображать из себя“». Говорил он требовательно и нетерпеливо. Когда я сказал, что и в Тельши, и в Ковне мне разрешали учиться своим способом, а Иерусалимский Талмуд я намерен лишь просматривать и сравнивать его с Вавилонским и совершенно не хочу игнорировать предметы, обязательные для всех учеников, на него это не произвело никакого впечатления. И даже когда я ему показал письмо-посвящение раввина из Ольшан, где тот писал о моих особенных познаниях и моей системе обучения, в которой я немало преуспел, он сказал, что, как ему кажется из письма, раввин этот весьма благочестив и богобоязнен. Однако это не основание для него, чтобы изменить свое мнение; конечно, он не против того, чтобы я занимался Иерусалимским Талмудом, однако мне нужно будет очень сильно изменить свои привычки и способы обучения и не полагаться чересчур на то, что я «так всегда делал». Я был поражен. Тем не менее сказал ему, что остаюсь у них. После этого он посоветовал мне учиться вместе с р. Михаэлем из Невеля: «От него ты сможешь узнать многое о хасидизме как с законодательной, так и с практической стороны». В конце он разговаривал уже почти по-дружески. Почти.
Ровно пять месяцев я прожил в Любавичах и старательно изучал хасидизм. В первую очередь, я с большим вниманием слушал изречения ребе. Они интересовали меня, потому что с их помощью я пытался нарисовать для себя образ цадика, а также пытался уяснить, в чем состоит сущность его влияния. Я размышлял над его словами, пытаясь постигнуть то новое, личное, что в них содержится. Об этом я беседовал с р. Михаэлем из Невеля, который уделял мне много внимания и действительно стал для меня учителем и наставником в хасидизме. У него было слабое зрение, глаза его слезились, седая, пожелтевшая от табака борода никогда, подозреваю, не знала расчески, черты лица резко очерчены, голова неизменно склонена набок. Я с ним подружился. Он и Михаэль Дворкин стали для меня очень близкими людьми. Он тоже вначале был копысским хасидом{390} и лишь недавно стал ездить к Любавичскому ребе. О степени нашей дружбы можно судить по тому, что я сейчас расскажу.
19 кислева в зале йешивы при дворе ребе происходили «празднества и гуляния», с песнями, плясками и выпивкой. В центре внимания – парень по имени Нета. У него приятный красивый голос, и каждую субботу между дневной и вечерней молитвами он руководил пением в бейт-мидраше. Я обычно сидел в уголке и слушал, слушал… Р. Михаэль высматривал меня, садился рядом, молча и с наслаждением слушал, а потом быстро-быстро читал молитвы. И сейчас я сидел в отдалении на одной из скамеек и слушал, как поют и восхваляют Всевышнего. И вот р. Михаэль уселся рядом со мной, похлопал меня по плечу и сказал шепотом: «Я знаю, о чем ты сейчас размышляешь! Я знаю, о чем ты сейчас думаешь! Ты сидишь и размышляешь о личных качествах ребе! 19 кислева ты сидишь и разбираешь личные качества ребе! А теперь скажи мне, как он может быть ребе, если 19 кислева ты сидишь и сомневаешься в нем! Разве не сказано: «И сделай себе раввина» – как он может быть раввином, если ты не принимаешь его, не "делаешь" его?! А?! Да у тебя нет сил, чтобы сделать это! А вот я тебе расскажу, как я в первый раз поехал к Цемах Цедеку. Это было перед Песахом в 5625 (1865) году; лед уже начал ломаться, и нельзя было ехать на санях по Днепру, а я знал, что мне нужно обязательно поехать к ребе! Кто знает, вдруг он болен? И я пошел пешком через Днепр – лед сломался раз, сломался два и в третий раз! И все три раза я проваливался в воду! Но все-таки пришел! Когда к ребе приезжают вот так – это совсем другой ребе! "И сделай себе ребе!" Эх, жаль, что ты поздно родился… В мое время ты бы мог стать хорошим хасидом! Очень хорошим!»
Через некоторое время после 19 кислева я долго беседовал с р. Михаэлем о ребе. Разговаривали мы с глазу на глаз, главным образом намеками. На первый взгляд темой беседы были качества цадика вообще. Но мы знали, о ком и о чем мы говорим. Я высказал мнение, что основные качества цадика таковы: вера, надежность и честность. Прежде всего, «цадик да пребудет в вере своей» – жизненная сила каждого цадика в его вере, вере в себя и в свою миссию. Она выражается в жизненности, присущей его голосу. В стиле его речи – в необыкновенности произносимых им слов. Ребе приготавливает себя, свое сердце и свою душу к вере и в процессе этих приготовлений «очищает» сосуды, приготавливая свое сердце к тому, чтобы видеть в каждой вещи проявление Божественного проведения. Сила его веры служит фундаментом его надежности вообще и в частности – его надежности как лидера своего поколения. Тот напев, которым цадик проповедует хасидское учение, – это особый напев, это не напев Торы, не напев молитвы, а тот напев, в котором слышится голос «правителя, который приказывает». Его голос все более усиливается. Источник нутряной силы его голоса – во внутренней убежденности, что его слова – это слова живого Бога. А если Всевышний, да будет он благословен, осветил глаза его Торой, то речь идет об откровении, и не только для него самого, но и для всего поколения. Мир нуждается в нем, не может без него существовать, и отсюда голос, который звучит изнутри него: вера, надежность и честность. Чист ты будешь с Господом твоим! Ребе не придает значение изучению хасидизма, а тем более знанию хасидизма! Главное, чтобы хасидизм служил источником душевных сил человека, его еврейской души! Главное, чтобы в учебе присутствовало то, что сделает тебя другим человеком! И каждое ударение, каждое повышение голоса в речи ребе и каждое его понижение нацелены именно на это действие. Слова ребе должны быть «обращением ко всему поколению».
Ознакомительная версия.
