Воспоминания
Как и Энид Старки, Мюриэль Сент-Клэр Бирн была выпускницей Сомервилль-колледжа в Оксфорде, хотя ее специализацией был английский язык. В колледже она пересекалась со Старки (когда Старки училась на бакалавриате, Бирн писала магистерскую). Позже она занимала различные академические должности в качестве лектора, написала и отредактировала несколько книг об Англии XVI века. Ее книга «Обычный ребенок: довольно правдивая история» (1942) продолжает традицию психологической автобиографии детства. Бирн пытается воссоздать восприятие, идеи и точку зрения ребенка. Тон авторских комментариев – серьезный и аналитический. В книге очень мало информации об именах, местах и датах, но те, что указаны, соответствуют известным фактам о жизни Бирн. Автор не называет своего имени, но иногда она именует себя «Тоби» – прозвище, которое дал ей дедушка. Ливерпуль не назван, но в повествовании появляется его театр «Эмпайр». Эта книга предлагает самое тщательное, оригинальное и – с точки зрения сегодняшнего читателя – пророческое исследование памяти.
Бирн можно назвать Марселем Прустом в юбке. Весь материал в книге – как результат работы памяти. Бирн рассматривает период с самых ранних воспоминаний в возрасте примерно трех лет до четырнадцати-пятнадцати, когда она поступила в местную школу. Идеи Бирн о памяти согласуются с верой Пруста в способность разума возвращаться в прошлое. Ее идеи перекликаются с мыслями французского автора, но не полностью совпадают. Как и Пруст, она различает два вида памяти, один из которых бесполезен, а другой – бесценен. Но вместо его «произвольной» и «непроизвольной памяти» она различает память, на которую оказали влияние рассказы других людей, и ту, что она называет «чувственным видением» или непредубежденным воспроизведением сцен прошлого 35. Она пишет:
Трудно вернуть ощущения. Поток памяти в ее неторопливом течении так легко заилить коварным влиянием чужих мыслей. Но ощущения мгновенны и пронзительны, и когда они проявлялись, вода кристально чистая, опыт виден и ощущается, а не вспоминается, эти моменты вне времени. У истоков памяти ручей беспокойный, с густым осадком чужих воспоминаний. Я помню многое, но я ничего не вижу 36.
На протяжении всей книги Бирн говорит о памяти, используя метафоры воды.
Под «чувственным видением» она подразумевает, что сцены прошлого возвращаются к ней, как если бы она там чувственно присутствовала, подобно чуду, совершаемому непроизвольной памятью у Пруста. В отличие от Пруста Бирн не объясняет, каким способом прошлое возвращается к ней, а лишь подразумевает, что ощущения живут собственной долгой и таинственной жизнью 37. Первое воспоминание относится к пяти годам, и дальше один эпизод влечет за собой другой. Ранние воспоминания разрозненные, фрагментарные и яркие. Они настолько четкие, что даже не кажутся воспоминаниями: Бирн говорит о них в настоящем времени, чтобы передать точку зрения ребенка. В дальнейшие рассказываемые изолированные воспоминания Бирн встраивает в повествование в настоящем времени несобственно-прямую речь, чтобы дать понять, что она помнит не только событие, но и то, как она думала о нем в то время. Так, например, она пишет: «Я отчаянно жую, и подставку для торта снова передают. Мой розовый торт пропал! Кровь стучит в ушах…» 38
Как автор, Бирн вторгается в повествование, чтобы задаться вопросом о природе этих ранних воспоминаний, проанализировать, почему она помнит одни вещи, а не другие, и выдвинуть гипотезы о природе памяти. В чем-то она идет дальше Пруста. Во-первых, она специально обращается к теме самых ранних воспоминаний, сформированных под влиянием чужих рассказов. Во-вторых, еще более поразительна ее догадка, что есть мир «полувоспоминаний, который воспринимается не напрямую, а только через промежуточное звено – самого себя в другом возрасте» 39. Так, она вспоминает события, произошедшие в период инфантильной амнезии. Например, она помнит, как наблюдала за младенцем, лежащим в кроватке. Она знает, что в этом воспоминании видит в кроватке саму себя. То, что она пишет, согласуется c недавними эмпирическими исследованиями. Эти исследования показали, что доречевые воспоминания восстанавливаются как декларативная память, если они были восстановлены ребенком, который уже освоил речь 40. В-третьих, Бирн различает воспоминания по органам чувств: визуальные воспоминания – это те, которые она воссоздает наиболее легко, за ними следуют тактильные воспоминания. В-четвертых, она удивляется точности, но ограниченности некоторых из ее воспоминаний: почему она ясно видит бабушку, но никогда не видит ее стоящей или идущей?
Она также, очевидно, верит (как и Пруст), что память ассоциативна. Пруст замечает:
Шум дождя возвращал мне запах сирени в Комбре; игра солнечных лучей на балконе – голубей на Елисейских полях; оглушительный грохот ранним утром – вкус только-только созревших вишен 41.
Бирн воспроизводит ассоциативное качество памяти, переходя от одного воспоминания к другому через ассоциацию. Например: «Но лестница – это не лестница, это широкая дорога, усыпанная гравием…» 42 Подобным образом она перескакивает через годы назад и вперед, двигаясь от одного образа песка к другому 43. Она утверждает, что память не дает логической повествовательной последовательности, а «как течение на повороте» «годами качается вперед-назад» 44. Со временем память изменяет более ранние ассоциации: «то, что было непрерывным и связным, больше не кажется таким» 45. Как и течение, память создает новые узоры.
Память также не делает четкого различия между тем, что происходило на самом деле, и тем, что воображалось. Так, Бирн размышляет, что «помнит» вещи, которых могло не быть, например, что она спускала корабль на воду. Еще более озадачивает то, что два вида памяти Бирн содержат противоречивые сведения. Например, ее чувственная память напоминает ей, что она так испугалась задохнуться, запутавшись в своем первом свитере, что больше никогда не носила свитеров. Тем не менее ее декларативная память говорит ей, что у нее было несколько свитеров, и она их носила.
Автор приходит к выводу, что эмоции сложны: они могут маскироваться под чувственное восприятие, обманывая ум, заставляя его поверить в реальность того, чего не было, – и наоборот 46. Бирн очевидно хорошо знакома с психоанализом: она говорит о цензуре и «сознательном мышлении», но ее исследование парадоксов памяти очень эмпирическое и не выглядит как заимствованная теория. Она никогда не прибегает к концепциям психоанализа о цензуре и вытеснении для объяснения своих воспоминаний.
Воспоминания Бирн приводят ее к исследованию своих детских чувств и, следовательно, к самоанализу. Название книги «Обычный ребенок: довольно правдивая история» кажется уловкой, призванной отмести обвинения в том, что Бирн была недостаточно значительной персоной для такого анализа. Это напоминает Бернетт, которая также апеллирует к типичности, чтобы защитить работу от возможных нападок. Однако текст не соответствует такой скромности: книга Бирн – это действительно книга о ней, а не об обычной маленькой девочке.
Бирн не прилагает никаких усилий, чтобы указать на типичность любой из ее детских склонностей. Надо признать, она не яркая личность. Бирн отмечает, что она склонна следовать правилам. Она – прямолинейный ребенок, который принимает сказанное за чистую монету и, таким образом, плохо воспринимает поддразнивания. Она также, по-видимому, не была особо талантливым ребенком, хотя она была словесно одаренной девочкой. Бирн описывает изменения, произошедшие с ней в десятилетнем возрасте. До десяти лет она благоденствовала 47: единственный ребенок, дома у нее не было конкурентов, но было много друзей, так как она с пяти лет посещала школу. После десяти лет все усложнилось. Например, ей было трудно смириться с тем, что ее лучшая подруга превосходила ее практически во всем.
