Примерно столь же жестокое наказание постигло и героиню сказки «Девочка, наступившая на хлеб» (1859). В отличие от Карен она с самого начала была «девчонка с гнильцой», заносчивая, гордая и злая. Совсем маленькой Ингер ловила мух и жуков, накалывала их на булавку, подсовывала под лапки зеленый лист или обрывок бумаги и, глядя, как бедняжки мучились, приговаривала: «Смотри-ка, как они читают! Словно переворачивают листки».
Подростком родители отдали ее в услужение в богатую семью, девочка была красивая, и все относились к ней как к родной, баловали ее и потакали ей, осуждая все-таки за заносчивость: Ингер стала стыдиться своих родителей и не признавала их из-за бедности. Как-то раз хозяева попросили ее отнести им угощение — большой пшеничный каравай хлеба. Дорога вилась по болоту узенькой и топкой тропинкой, и Ингер, не задумываясь, чтобы не испачкать красивые туфельки, положила себе под ноги хлеб. И тут же была за это наказана.
Она провалилась сквозь землю в пивоварню к ведьме-кикиморе, где царили зловонные миазмы, ползали холодные гады и девочку ничем не кормили. Вскоре к кикиморе пришли в гости черт и его бабушка, которые поведение Ингер одобрили. «С задатками девочка», — сказала чертова бабушка и утащила ее в ад, где использовала как живую статую. Здесь сильнее всего девочку мучил голод, но до хлеба под ногами дотянуться она не могла, ее тело онемело, а тут еще на нее набросились мухи и забегали по лицу и глазам. Ингер заморгала, но мухи не улетали, они могли только ползать, ведь Ингер сама оборвала у них крылышки. Девочка терпела невыносимые муки, только усиливавшиеся от того, что она слышала, как мать наверху, на земле, и бывшие ее хозяева осуждали ее за неподобающее поведение. Историю о ней и ее проступке рассказывали в назидание маленьким детям в школе, и одна малышка пожалела ее, после чего Ингер раскаялась. Так прошло много лет. Пожалевшая ее когда-то малышка стала глубокой старухой и в свой смертный час попросила Господа простить Ингер. Так и случилось. Земля расступилась, и Ингер вылетела на свет божий в виде маленькой пташки. Наверху в это время стояла зима, и пташка безустанно собирала на проезжей дороге хлебные крошки и зернышки, понемногу питалась ими сама, а большую часть отдавала другим птицам. Наконец она набрала зерен и крошек с каравай хлеба, такой же, как тот, на который наступила когда-то. Тут же крылышки у нее побелели и выросли, и Ингер превратилась в морскую крачку и полетела над морем, то зарываясь в волны, то поднимаясь к солнцу. Дети, увидевшие ее, приветственно закричали, но она сразу же пропала из виду, и дети решили, что крачка улетела прямо на солнце.
Среди сказок Андерсена встречаются еще несколько с явно выраженной религиозной моралью. В одной из них, «На могиле ребенка» (1859), потерявшая четырехлетнего сына мать уговаривает Смерть допустить ее в обитель мертвых к своему мальчику. Оказавшись там рядом с ним, она не отдает его душу Господу, пока Он не повелевает ей вспомнить о других ее детях, двух девочках, которым она нужна, и не возвращает ее к ним. В другой назидательной сказке, «Анна Лисбет» (1859), вдова отдает на воспитание своего маленького сына в бедную семью, а сама идет в услужение к богачам в поместье, где воспитывает барчука, на которого переносит свои материнские чувства. Когда через много лет, став преуспевающей дамой в городе, она пришла в поместье его повидать, красивый и статный юноша не захотел ее узнавать. Только тут Анна Лисбет вспомнила о родном сыне, который подался на флот и погиб в море. Волны выбросили на берег его шляпу, которую она нашла, возвращаясь ночью из поместья домой. В результате женщина помешалась, ее мучила совесть, являвшаяся к ней в виде призрака и понуждавшая ее похоронить сына на песчаном берегу, где она нашла его шляпу. Анна Лисбет стала приходить туда каждую ночь и рыла в песке голыми руками могилу, которую всякий раз не успевала закончить до наступления утра, после чего яма разравнивалась сама собой и следующей ночью работу приходилось начинать сызнова. Так продолжалось долгое время, пока грешница окончательно не раскаялась, после чего Бог простил ее и прибрал к себе.
Другой мотив, к которому Андерсен возвращается опять и опять, — бренность земной жизни со всеми ее идеалами и практическими устремлениями. Он звучит в ряде сказок: «Листок с райского дерева» (1855) — о случайно укоренившемся в почве листке райского деревца, которому тем не менее на земле не нашлось места; «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях» (1859) — о разорении и упадке семьи гордого вельможи; «Снеговик» (1861) — о снежном изваянии, влюбившемся в печку и растаявшем с приходом оттепели.
Особенно оригинально, хотя внешне не очень броско, этот же мотив используется в сказке «Ель» (1845), где методом убеждения от противного утверждается мысль о самоценности каждого мгновения жизни. В раннем детстве елочка горюет от того, что она еще не выросла, как другие, а став взрослой, завидует соседкам — корабельным соснам, отправляющимся в далекие путешествия. Потом елка с нетерпением ожидает, когда же, наконец, ее срубят. Она хочет, чтобы ее увезли, как других, в дома, где поставят в празднично убранном к Рождеству зале и украсят свечками, игрушками и конфетами. Но елка недовольна и в этом случае: ребятишки ведут себя с ней слишком бесцеремонно и назойливо, к тому же праздник, устроенный, как она думала, для нее, не продолжается вечно, а заканчивается через несколько дней, после чего елку бесцеремонно отправляют на чердак, где она может вести разговоры только с мышами и крысами, которым тоже скоро надоедает. Теперь она горько сожалеет, что не наслаждалась каждой минутой своей жизни, когда стояла на свежем, вольном воздухе в снежном или зеленом лесу и через нее прыгали белки. Судьба деревца неутешительна: ее отправляют на хозяйственный двор, где ломают и сжигают на костре. «Все, что было, прошло и быльем поросло».
В переживаниях героини этой сказки Андерсена много личного, им самим прочувствованного. В «Теневых картинах» 14 лет назад он писал:
«Во всем, что живет во мне, есть какая-то удивительная поспешность, она составляет, собственно, едва ли не основную черту моего характера! Чем интереснее для меня книга, тем поспешнее я хочу прочитать ее, чтобы составить о ней полное мнение. И в путешествии меня тоже больше радует не настоящее, а поспешное ожидание чего-то нового, следующего, после чего я опять же стремлюсь к чему-то новейшему. Каждый вечер, когда я ложусь спать, я жду следующего дня. Я хочу, чтобы он уже наступил, а когда он наступает, меня опять занимает будущее, которое еще далеко. Даже в смерти для меня заключено что-то интересное, что-то волшебное, ведь она откроет для меня новый мир. И к чему только так спешит мое беспокойное „я“?»
