Вот в такую оживленную атмосферу тюзовских понедельников однажды пришел вместе с К. И. Чуковским и Евгений Шварц. Он уже не играл на сцене, занимался литературной работой в Детгизе и помогал Чуковскому (как его секретарь) в архивных рукописных розысках.
После закрытия Театральной мастерской Женя Шварц, кажется, и не стремился к продолжению актерского пути. Но актер в нем сидел глубоко и своеобразно. Он, вероятно, не мог бы серьезно играть чужие слова. В нем билось сердце импровизатора. Всегда веселый, несколько застенчивый, он был смешлив и по — детски искренен в своей смешливости. Пустякового повода было достаточно, чтобы он мог рассмеяться, стыдливо пряча в руку свою улыбку, закрывая свой смех от присутствующих. Иногда его могла рассмешить самая обыкновенная фамилия какого‑нибудь человека. Казалось, ничего смешного в этой фамилии и не было. Но Женя Шварц смеялся, и его трудно было успокоить…
— Над чем ты смеешься? — спросишь его, а он засмущается только — не хочет, видимо, обидеть человека.
— Так себе, ничего… — Потом не выдержит и скажет: — Уж очень он ко всему серьезно относится.
А взглянешь на этого человека — и впрямь видишь, что ни к селу ни к городу его фамилия.
Не было случая, чтобы он при встрече не рассказал какую‑нибудь пустячную историю.
— Сегодня спускаюсь по лестнице. Сзади бежит мальчуган, торопится и толкает меня. Я его за рукав, а он смотрит на меня злым глазом. «Ты зачем же толкаешься?» — спрашиваю, а он: «Тороплюсь… Пусти меня… Мне нужно успеть, а вы плететесь». Я его отпустил, он обрадовался, побежал дальше и кричит мне снизу: «Спасибо, дядя. Меня мальчики ждут внизу». Разве не смешно? Это — величавая деловитость мужества.
Для него, кажется, и самого простого было достаточно для подобного обобщения.
На понедельниках Евгений Шварц был неутомим, изобретателен и затейлив. Антон Шварц выступал как его постоянный партнер. Они вместе изобретали «игры». В особенности— самодеятельные «кинофильмы». Играли все — кто мог и хотел. Женя всегда вел конферанс. Текст импровизировался им на ходу. Поводов для таких экспромтов каждый раз было достаточно. Любой из гостей мог стать «героем» заставшей его врасплох острой шварцевской шутки.
А в перерывах сочинялись дружеские шаржи в стихах. Его постоянным соавтором была актриса ТЮЗа Ольга Артамонова. Ученица В. Сахновского по московской студии Ф. Ф. Комиссаржевского, талантливая и легкая на стихи, она всегда молча смотрела на «игры» и подмечала все, что было смешно. И вместе с ней было сочинено немало дружеских эпиграмм, которые потом передавались из уст в уста и долго хранились в памяти. Иные до сих пор не утратили своей остроты и тонкого юмора.
Чем чаще мы встречались и чем теснее входил Женя Шварц в нашу тюзовскую среду, тем ближе и нужней становился он для всех нас. Нередко он бывал у нас на спектаклях. Мы уже видели в нем своего возможного автора, но до реальной пьесы было еще далеко. Видимо, сложный процесс прорыва в драматургию еще не достаточно созрел.
Веселя актеров постоянными остротами, он нередко присматривался к ним с какой‑то явно практической целью. Например, увидев юного, почти мальчика тогда, начинающего актера М. К. Хрякова, он вдруг, сопоставляя его с грузной и высокой актрисой Ларош, шептал кому‑нибудь, привычным жестом руки закрывая свой смех, который от какой‑то тайной мысли уже душил его:
— Вот сыграть бы ему кота, а ей бы мышку…
А сам смеялся до слез. Он никогда не уподоблялся тем комикам — смехотворцам, которые обладали профессиональным умением, рассказывая смешное, соблюдать при этом полное равнодушие или наигранный серьез. Шварц как будто смешил самого себя, открывая что‑то необыкновенное в простых вещах. Он сам удивлялся, словно никогда и не ожидал, что может ему прийти на ум.
«Понедельники» ушли в прошлое, когда Евгений Львович Шварц стал уже своим человеком и в литературном кругу. В ТЮЗе он, как и прежде, бывал часто, но о пьесе никогда не говорил серьезно. И была, видимо, какая‑то закономерность в том, что его первая пьеса родилась из простой шварцевской шутки.
Наша актриса Елизавета Александровна Уварова серьезно заболела. Женя Шварц вместе с двумя актрисами решил навестить ее.
Развлекая больную, Шварц выдумывал всякую всячину, и сам смеялся и все смеялись. Вдруг… Это случилось, действительно, «вдруг». Настолько, что даже он сам удивился.
«Вдруг» он замолк и совершенно серьезно и неожиданно для самого себя выпалил:
— Знаете, Лиза, я для вас напишу роль.
— Никакой вы роли не напишете… И вообще — не напишете.
— А вот напишу — на пари. Необыкновенная будет роль. Вот вы играете сейчас Журочку (маленький журавленок из стаи журавлей в пьесе Шмелева «Догоним солнце». — Л. М.), а я вам напишу роль старой злой ведьмы. И у этой старой ведьмы будет внучка пионерка. А пионерку будете играть вы… — сказал он, обращаясь к другой актрисе, пришедшей с ним.
— Ну, разве наши режиссеры дадут мне играть пионерку? Скажут — не подхожу по росту.
— А я их перехитрю — режиссеров… Вы будете каждый день подрастать на два сантиметра, — и опять спрятал улыбку в свой дрожавший от смеха кулак.
И непонятно было — серьезно или шутя говорит он о будущей пьесе.
Прошло несколько дней, и мы с ним оказались сидящими рядом в одной из парикмахерских на углу Моховой. Молодой парикмахер Миша очень любил «заниматься» с актерами, знал все ленинградские театры и доставлял себе удовольствие разговорами на театральные темы. Он считал себя «на культурном уровне» и любил покрасоваться иностранными словами. Когда дело дошло до одеколона, в парикмахерской появилась моя жена — актриса нашего театра. Увидев меня сидящим в кресле, она подошла ко мне и, сказав, что будет ждать в соседнем магазине, быстро вышла. Заметив это, Миша, оставив бритву и взяв флакон с одеколоном, с вежливым изыском поинтересовался:
— Я угадал, не правда ли, это ваша супруга? — и мгновенно оросил мое лицо душистой влагой.
— У — гу! — промычал я, закрыв глаза.
— Замечательно… Я так и понял, — набросив на мое лицо салфетку, сказал Миша. — Очень лицо такое симпатичное — беспардонное такое лицо.
И вдруг слышу, что парикмахер сосед вскрикнул. С растопыренными руками и с поднятой в воздух бритвой он замер от страха:
— Так нельзя, гражданин… Так можно и зарезать человека.
Но что же случилось? Оказывается, Женя под бритвой своего мастера, услыхав изысканную реплику Миши, фыркнул от смеха в самый критический момент, когда к его лицу готова была прикоснуться бритва.
И несколько минут спустя, выходя из парикмахерской, он почти сквозь слезы не мог подавить смеха:
