Последние дни пребывания в Ростове я провел в приподнятом настроении. Вроде все получалось так, как мне хотелось. И даже больше того, на что я, при самом благоприятном раскладе, мог рассчитывать в марте 1953. Прошли три с половиной ростовских года, но они прошли не безрезультатно. Совсем иначе относилась к последним событиям Нонна. “Зачем тебе уезжать в Ленинград из родного города, от родных, от семьи? Ты и здесь сделаешь карьеру. Я уверена, что ты и здесь сможешь написать диссертацию”. Не помню, кому она жаловалась со слезами на глазах: “Ты представляешь, — он уезжает. И куда — в аспирантуру”. Да, более позорный поступок трудно себе представить. Конечно, и у меня иногда душа болела, да я и теперь вспоминаю об этих ростовских годах, как о подарке, большом подарке, судьбы. Но тогда положительных эмоций было куда больше. “Миша, — сказал я сыну, — у меня к тебе большая просьба. Ни одного мужчину не пускай за порог”. Миша, а ему тогда было уже четыре, немного подумав, резонно спрашивает: “А почтальона?” — “Знаешь что, и его тоже.”
Со звучащими в голове стихами Чуковского “Как я рад.” прибываю в Ленинград. Поневоле вспоминается, что за одиннадцать лет это уже третье мое появление в Ленинграде, когда жизнь как бы надо начинать сначала. Потому что опять крутой поворот, опять проблема с жильем и не только с жильем.
С другой стороны, как насыщены были эти одиннадцать лет, и какое счастье, что они у меня были. Наверно, именно поэтому у меня хорошее настроение и, если хотите, уверенность, что все и дальше будет (хотел сказать, хорошо, но уже в то время начало широко использоваться одно ничего не значащее слово) нормально. А пока я с вокзала направился к Саше Фуксману. Сеня к этому времени был женат и жил с молодой женой в своей, мне хорошо знакомой комнате на Мичуринской улице, рядом с мечетью. Раиса Федоровна вдвоем со своей домработницей, Варварой Ильиничной, занимала двухкомнатную, большую по тем временам, квартиру метров под пятьдесят. Однако у меня даже мысль не возникала о том, чтобы еще раз воспользоваться ее гостеприимством. Саше я написал из Ростова письмо, и он без промедления пригласил меня пожить у него столько, сколько будет нужно. Что ж, придется опять окунуться в холостяцкую жизнь и с тем же самым компаньоном, компаньоном на любителя.
Надо продолжить и, к сожалению, завершить рассказ о Саше Фуксмане. Чудаки украшают мир. Мало кто не слышал это утверждение, но далеко не каждому пришлось соприкасаться с ними, как правило, не очень счастливыми людьми. Саша безусловно относился к этим людям.
Этот рассказ не простой и совсем не веселый, хотя, если заговорить о Саше с любым из тех, кто его знал, то первой реакцией у этого человека будет улыбка. Да, Саша был необычным, непохожим на других человеком. Он был доброжелательным, цельным и наивным. Как правило, все, что ему говорили, он воспринимал всерьез. Именно поэтому он постоянно был объектом шуток и розыгрышей студенческой братии. Но зато ни один студент до него и не один студент после него не удостоился той чести, которой удостоился Саша. Почти что все время нашей учебы в Ленинграде, по крайней мере последние три года, улица, на которой находились и общежитие и институт, официально имеющая название проспект Гастелло, всеми студентами и многими преподавателями, называлась проспектом Фуксмана, имени маленького, щупленького еврея с одним стеклянным глазом. Кстати, это трудно себе представить, но Саша потерял глаз во время детских игр с каким-то самопалом.
В Ташкенте он был не очень заметным студентом. Мы впервые услышали о нем после того, как наш предприимчивый товарищ по комнате, Фима Сендерович, решил сэкономить свои учебные усилия и присвоить чужой чертеж, заменив фамилию автора на свою. При этом он захотел получить оценку повыше и украл на кафедре чертеж получше. Но он перестарался и взял чертеж, предназначенный, как образцовый, на выставку. Это был чертеж Саши Фуксмана. Фима назад это произведение искусства не потащил, но и воспользоваться им побоялся.
В поезде во время переезда из Ташкента в Ленинград Саша обратил на себя внимание всего вагона тем, что устраивал профилактическую процедуру против сыпного тифа: он обнажался по пояс и посыпал себя пиретрумом для отпугивания вшей. Пиретрум хорошо задерживался на его теле, так как спина, грудь и живот были покрыты густой и кудрявой шерстью. Именно тогда он подружился с Андреем Чефрановым, с которым прожил в одной комнате в общежитии все четыре ленинградских года. В этих записках я привожу кое-что и из воспоминаний Андрея.
Студенты, как я уже писал, питались всем, что им удавалось достать. У Саши же эта проблема решалась на научной основе. По его расчетам, наибольшим отношением количества калорий к стоимости продукта обладал яичный порошок, которым в то время нас обильно снабжала Америка. Ребята с интересом наблюдали за его трапезой: в кружку с холодной водой насыпалось две ложки яичного порошка, и после перемешивания эта бурда с аппетитом поедалась. Саша был сыт, бодр и весел.
Однажды я был свидетелем очередного розыгрыша. Двое в Сашиной комнате сели играть в карты в “очко”, якобы на деньги с явным расчетом на то, что Саша обратит на них внимание. Так и получилось. Очень быстро один из них начал крупно “выигрывать”. Саша забеспокоился: “Ребята, может быть, хватит”. Но, куда там. “Проигрывавший” начал занимать деньги у соседей и тут же их спускать. “Как тебе не стыдно, ведь ты обираешь своего же товарища”. Деньги кончились, и тут на кон было выставлено самое дорогое студенческое достояние — хлебная карточка. Больше Саша терпеть не мог: “Ты — подлец, ты — негодяй, немедленно верни все, что ты награбил, я не могу тебя видеть и не смогу жить с тобой в одной комнате.”
Инициатором другого розыгрыша, к моему стыду, оказался я. Это было во время нашей работы над дипломными проектами. В это время в Ленинграде гастролировал Вольф Мессинг, и разговор у нас зашел о новом тогда явлении, впоследствии названном парапсихологией. Кто-то высказал предположение о том, что существуют люди, обладающие такими свойствами, но ничего об этом не знающие. Я быстро обошел несколько ребят и после этого говорю Саше: “ Мне кажется, что ты, Саша, можешь обладать этим даром. Давай попробуем”. Без особого сопротивления Саша согласился. Процедура предлагалась следующая: кто-то из ребят загадывает какое-нибудь слово, и Саша после минутного расслабления называет первое пришедшее ему в голову слово. И производится сверка этих слов. Произошло “чудо” — почти полное совпадение (для большей убедительности мы договорились, что иногда Саша будет “ошибаться”). Саша настолько обалдел, что не сообразил потребовать от загадывающих (на самом деле они ничего не загадывали) записать загаданное слово на бумажку. Не исключено, что наш “эксперимент” был одной из причин того, что Саша всерьез заинтересовался этим спорным явлением, и вся последующая жизнь Саши была самым тесным образом связана и с парапсихологией, и с парапсихологами (а иногда и просто с психами).
