без устали задавала загадки Алиса.
А Клара Румянова еще даже не знала, что эти слова уже написаны и мелодия к ним тоже придумана. И именно это ей предстояло спеть.
Может быть, не все знали имя актрисы, но миллионы безошибочно узнавали неподражаемый «голос советской мультипликации», которым говорили и пели и Чебурашка, и Заяц из «Ну, погоди!», и Малыш из «Карлсона».
А невероятное сочетание звонкого детского голоска с шармом миниатюрной красивой брюнетки с волшебными глазами действовало на всех без исключения мужчин сногсшибательно! В молодости она не успевала отбиваться от поклонников.
Юная выпускница ВГИКа еще в середине 50-х была навечно приговорена оставаться за кадром по злой воле кинорежиссера, всемогущего гендиректора «Мосфильма» Ивана Пырьева, которому она отказала – и сниматься в его фильме «Испытание верностью», и в прочих, далеко не творческих, предложениях. Оскорбленный мастер возмутился: «Тебе не нравится сценарий, малолетка? Убирайся вон из моего кабинета – и чтобы ноги твоей больше не было в студии! Я запрещаю тебе сниматься в кино! Отныне тебе будут отводиться роли только в массовках…»
Лишь через двадцать лет табу было снято, и Клара Михайловна изредка стала появляться на киноэкране, но и то в основном в эпизодах. В «Сказе про то, как царь Петр арапа женил» Румянова исполняла роль жены Гаврилы Ртищева. И, рассказывали очевидцы (в частности, костюмерша Наталья Бетова), «Высоцкий бегал за Кларой с утра до вечера, клялся ей в любви, дарил цветы, читал стихи… Правда, практически всегда он находился подшофе. Румянова всеми силами пыталась его отшить: «Ты слишком много пьешь, у нас с тобой ничего не получится». – «Поженимся – брошу», – то ли в шутку, то ли всерьез заверял ее Владимир Семенович. Но Клара была неприступной…»
Они были знакомы еще с озвучивания мультфильма «Волшебник Изумрудного города», где Клара говорила за Элли, а Высоцкий за Волка. Кстати, они могли встретиться и позже – в мультсериале «Ну, погоди!» (во всяком случае, у режиссера Котеночкина была такая идея). Однако, увы.
Посему главной их совместной работой стала все-таки «Алиса…», ведь Клара буквально умоляла:
«Сэр! Возьмите Алису с собой…» —
и чернильницу Кэрролла переполняли слезы.
* * *
Ахмадулина от души радовалась удачному стечению обстоятельств. А главное, тому, что удалось вовремя подставить плечо Володеньке Высоцкому в истории с «Алисой…».
В их отношениях присутствовал некий элемент нежного обожания. Она говорила: «Со мной он всегда радовался, блистал… При мне он нисколько не тушевался. Я уверена, свое место он знал и знал, что место это единственное. Но при этом он искал суверенности, независимости от театра, от всего, чему он что-то должен. Ему, конечно, более всего хотелось писать… Он был замечательным артистом, прекрасным человеком – добрым, милым, щедрым. Но полагал он себя прежде всего поэтом. И был абсолютно прав. А место его в литературе – оно одно, оно уникально…»
Преподнеся Высоцкому и Марине свой сборник «Стихи», Белла Ахатовна сделала им дарственную надпись, признаваясь: «Володя, как я люблю тебя! Марина, моя нежность к тебе, мое безмерное восхищение – как объяснить? Люблю. Целую. Белла».
А он ей отвечал теплейшей взаимностью:
И пели мы Белле.
Молчали мы Белле.
Уйти не хотели.
Как утром с постели…
Идите смягчиться не к водке, а к Белле…
Рассказывая о Высоцком, Ахмадулина вспоминала: «Дружила… Вот на этих ступеньках он сидел, читая нам стихи и совершенно искренне горюя об их неиздании. Я очень старалась ему помочь, пробить туманное и непонятное сопротивление официальных лиц. Но что я могла… Я иногда шутила: «Володька, меня скоро выгонят из Союза писателей, иди на мое место…» А как ждал Володя своей книги при жизни, как удивительно наивно, по-детски хотелось увидеть ему свое слово напечатанным… О, если бы вы знали, как желала я тогда, чтобы его печатали… Сегодня видно, как вредило ему, что стихи не печатались. Он вытягивал голосом по три варианта строки, а решения – ни одного…»
Признавалась, что «очень любила получать от него письма. Безумно радовалась, когда Володя и Марина уезжали на автомобиле в Париж. Тогда я сидела возле окна и думала: как здорово, что они сейчас едут в этом автомобиле. И им хорошо вдвоем. Володя всегда мог написать строчку, после которой было хорошо несколько дней…»
Ее поражала невообразимая широта характера Высоцкого: «Он был необыкновенно щедрый, необыкновенно добрый человек. Ему ведь очень трудно приходилось зарабатывать деньги, к тому же он был окружен всяческими запретами. У меня однажды было такое положение, что совершенно необходимы были деньги. Я ему позвонила. Он думал буквально полминуты, где взять деньги, а потом привез их. А ведь у него самого не было, он для меня достал… А потом мы все встретились в Минске – Марина, Володя и я. Он озвучивал там какой-то фильм на минской киностудии. И я ему сказала: «Володя, а вот тебе деньжонки!» Он говорит: «Какие деньжонки? Ты что, с ума сошла?!» – «А вот я тебя просила, и ты мне привез. Позволь отдать». Все смеялись тогда».
На вечере памяти Владимира Семеновича в Центральном Доме кинематографистов Изабелла Ахатовна говорила: «Высоцкий – несомненно, вождь своей судьбы. Он предводитель всего, всего своего жизненного сюжета… И мне довелось из-за него принять на себя жгучие оскорбления, отношение к нему как к независимому литератору. Я знаю, как была уязвлена столь высокая, столь опрятная гордость, но опять-таки будем считать, что все это пустое. Я полагаю судьбу Высоцкого совершенной, замкнутой, счастливой. Потому что никаких поправок в нее внести невозможно…»
Смерть Владимира Семеновича, словно короткое замыкание, шарахнула по нервам и сердцам многих поэтов. Одной из первых ощутила эту боль Ахмадулина:
Твой случай такой, что мужи этих мест и предместий
Белее Офелии бродят с безумьем во взоре.
Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной:
Так быть или как? Что решишь ты в своем Эльсиноре?
Пусть каждый в своем Эльсиноре решает, как может.
Дарующий радость, ты – щедрый даритель страданья.
Но Дании всякой нам данной тот славу умножит,
Кто подданных душу возвысит до слез, до рыданий.
Спасение в том, что сумели собраться на площадь
Не сборищем сброд, бегущим смотреть на Нерона,
А стройным собором собраться, отринувших пошлость.
Народ невредим, если боль о певце всенародна.
Народ, народившись, не неуч.
Он ныне и присно не слушатель вздора.
Быть иль не быть? Вот вопрос – как нам быть?
Не взыщите.
Люблю и хвалю, не отвергшего смертную чашу.
В обнимку уходим все дальше, все выше и чище.
Не скряги – не жаль, что сердца разбиваются наши,
Лишь так справедливо, ведь если не наши, то чьи же?
Затем Белла принимала живейшее участие в обсуждении концепции мемориального спектакля Таганки о Высоцком. Во время одного из коллективных «мозговых штурмов» предложила: поставить «Гамлета»… без Гамлета, заметив: «Пекло боли останется безутешным, и навряд ли найдется такая мятная прохлада, которая когда-нибудь залижет, утешит и обезболит это всегда полыхающее место».
