Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920) - Екатерина Евтухова

В мире после грехопадения хозяйственная активность чаще всего сводилась к мучительной борьбе за материальное существование против враждебной природы. Тем не менее хозяйственный процесс как таковой имеет глубокий смысл, поскольку благодаря гармоничному взаимодействию между человеком и природой он в итоге выводит нас за пределы господства борьбы жизни и смерти и вдыхает в природу жизнь, красоту и мудрость. Такое абсолютно гармоничное существование Булгаков несколько туманно называет бытием «в Софии» или «причастностью к Божественной Софии». В хозяйственном процессе природа выступает как пассивное, воспринимающее женское начало, а человек – как активное, мужское, разумное начало; природа антропоморфизируется, «очеловечивается» в попытке восстановить первозданное единство человека и природы, уничтоженное грехопадением. Посредством хозяйственной деятельности человек работает над тем, чтобы перевести природу в высшее состояние, освободить ее из плена материи и вложить в нее живую энергию. Иными словами, хозяйственная деятельность – это софийный процесс, который постепенно поднимает мир на все более высокий уровень, до тех пор, пока он наконец не наполнится Софией, которая и сейчас сияет в красоте цветка или звездного неба [357].

Хозяйственная деятельность, или постоянное воздействие человека на природу посредством труда, с какими бы страданиями и муками это ни было сопряжено в настоящее время, в конечном итоге является частью великого действия воскрешения. Смысл хозяйственной деятельности заключается в том, чтобы защищать и распространять семена жизни, воскрешать природу. Так София воздействует на вселенную, стремясь вернуть ее к жизни в Истине. Хозяйственная деятельность преодолевает существующие разделения в природе, а ее конечная цель – лежащая за пределами собственно хозяйствования – заключается в возвращении к жизни в Софии. В ходе хозяйственного процесса объективированная природа вновь обретает свою субъект – объектность по мере того, как преодолевается борьба между жизнью и смертью [358].

Торжество жизни возможно, поскольку даже в падшем эмпирическом мире действующие лица этой драмы полны ожидания и желания участвовать в ней. В представлении Булгакова, природа готова к тому, чтобы ее вернули к бытию в Софии. Даже в своем падшем состоянии природа содержит в себе потенциал к софийному бытию. Если в эмпирической реальности мир хаотичен, то в сфере вневременного существования он, в сущности, и есть София, сияющая светом Логоса. Мир отчужден от Софии в его нынешнем состоянии, но не по своей сути. Даже в хаотичном состоянии в нем просвечивают софийные лучи, а человек сохраняет свой софийный корень и становится инструментом для проникновения Софии в природу [359].

Таким образом, хозяйственная деятельность в сущности представляет собой творческий акт [360]. Посредством хозяйственной деятельности человек способен преобразовывать природу в соответствии со своей волей; рядом с данным ему «природным» миром он постоянно создает культурную реальность. И, как отметил Булгаков по ходу своих рассуждений, эта способность к хозяйственному и культурному творчеству особенно заметна в наше время, когда практически перестали существовать пределы возможного [361].

Вместе с тем для Булгакова пределы творческих возможностей человека оказываются не менее важны, чем концепция хозяйственного процесса. Поскольку очевидно, что человек не обладает всемогуществом, он не может творить из ничего, но в процессе создания своего нового, искусственного мира, мира культуры, должен опираться на существующий мир. Должны быть модели, образцовые идеи, на которых он основывает свою творческую деятельность. И он находит их в Софии, Премудрости Божией. Здесь Булгаков вступает в полемику и с Ницше, и с Кантом: человеческое творчество – это не результат случайности, оно не определяется сверхчеловеческим существом и не есть «ничто, творящее все из ничего», подразумеваемое вымышленным гносеологическим субъектом Канта. На самом деле, именно София наделяет мир божественными силами и превращает его из хаоса в космос. Человек способен «покорить» природу только постольку, поскольку сам потенциально содержит в себе всю природу. Таким образом, на самом деле, знание – это воспоминание, а творчество человека – воссоздание того, что до этого существовало в метафизическом мире. В творчестве человека нет ничего, что было бы новым с метафизической точки зрения; мы способны лишь воспроизводить подобие того, что было дано нам Богом. Творческое воскрешение природы путем хозяйственной деятельности представляет собой постепенное, поэтапное осуществление Софии, которая, хотя и недостижима полностью в этом мире, остается моделью и источником вдохновения для хозяйственного процесса [362].

Булгаков разрешил возникший в результате сочетания позитивизма и неоромантизма вопрос, во-первых, изложив учение экономического реализма, в котором субъект и объект сливаются в процессе жизни; и, во-вторых, представив христианское видение этого процесса как вселенскую драму грехопадения и воскресения, в которой человек как коллективное человечество трудится не покладая рук, чтобы вернуть мир к жизни в Софии путем хозяйственной деятельности. И все же мы не поймем Булгакова в полной мере, пока не признаем, что его рассуждения – это в равной мере и нравственное наставление, и размышления метафизического характера, которые не только описывают, но и предписывают.

Именно в этом Булгаков окончательно разошелся с романтиками. Проект романтиков был сосредоточен на усилиях человека восстановить свое единство со вселенной посредством любви; Булгаков же видел путь к этому в непрекращающемся активном труде, вовлеченности в процесс созидания, даже, буквально, в земледелии, которые приносят полное удовлетворение и гармонию. Идеалом романтизма был идеальный союз мужского и женского начала, в котором каждый партнер осознает себя через другого. Фридрих Шлегель выразил это следующим образом: «Смысл вселенной для нас только что раскрылся. Через меня ты постигла бесконечность человеческого духа, а я понял через тебя брак, жизнь и прелесть всех вещей» [363]. Шлегель считал, что стремление человечества слиться с вселенной принимает пассивную форму.

Конечно же, Булгаков осуждал стремление к растительному образу жизни: человек должен трудиться, чтобы наделить природу человеческим смыслом, а не идентифицировать себя с творениями более низкого порядка.