Историки обычно считают подозрения Александры Федоровны насчет Николая Николаевича беспочвенными. Некоторые вообще полагают, что никаких подозрений не было, поскольку лояльность великого князя была всем хорошо известна.
Подозрений действительно не было – была уверенность. Через две недели после снятия Николая Николаевича императрица заехала к великой княгине Марии Павловне. Ее сын Андрей Владимирович записал в дневнике их разговор: «Мама спросила, правда ли, что она (Александра Федоровна. – Г. С.) и весь двор переезжают в Москву? “Ах, и до тебя это дошло! Нет, я не переезжаю и не перееду, но «они» этого хотели, чтобы самим сюда переехать (тут она дала ясный намек, кто это «они»: Н. Н. и черногорки), но, к счастью, мы об этом вовремя узнали, и меры приняты. Он теперь уедет на Кавказ. Дальше терпеть было невозможно…”». Андрей Владимирович делает вывод, что царица узнала о черногорках и великом князе нечто важное, «угрожавшее не только ей лично, но и самому Ники». «Можно с уверенностью сказать, что причины должны быть серьезны, и его долготерпению пришел конец», – объясняет Андрей решение царя в записи от 24 сентября. А через три дня Мария Павловна, которая пила чай с императором и императрицей, заметила, что у Николая II «много горечи к бывшему верховному». «Что-то произошло между ними и произошло что-то нехорошее»[323].
Много позже, в ноябре 1916 года, Николай Николаевич должен был приехать к царю в Ставку вместе со своей свитой – генералом Янушкевичем и князем Орловым. Владимир Орлов долгие годы служил начальником военно-походной канцелярии Николая II и был очень близким к царю человеком. Князь не скрывал неприязни к Распутину, так что в 1915 году Николай II удалил его от себя и прикомандировал к Николаю Николаевичу. Александра Федоровна напутствует царя перед встречей: «Ради России помни, что они намеревались сделать – выгнать тебя (это не сплетня – у Орл[ова] уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь»[324].
Про «выгнать» царица, возможно, придумала. По крайней мере, царь в это не верит, и его приходится убеждать, что это не сплетня. Хотя Александра Федоровна уверяла Даки, жену Кирилла Владимировича, будто «у нее в руках были документы, доказывающие, что Николаша хотел сесть на престол»[325]. В любом случае, про монастырь Александра Федоровна упоминает как о факте, не требующем доказательств.
На эту историю проливают свет воспоминания протопресвитера Георгия Шавельского, который в годы войны находился в Ставке.
«В первые же дни пребывания государя в Ставке, – описывает Шавельский приезд царя в октябре 1914 года, – я обратил внимание на то, что почти ежедневно, после обеда, в 10-м часу вечера к великому князю в вагон заходил начальник походной канцелярии государя, в то время самый близкий человек к последнему, свиты его величества генерал князь В. Н. Орлов и засиживался у великого князя иногда за полночь. О чем беседовали они?
Из бесед с великим князем, как и с Орловым, я вынес определенное убеждение, что в это время обоих более всего занимал и беспокоил вопрос о Распутине, а в связи с ним и об императрице Александре Федоровне. Я, к сожалению, не могу сказать, к чему именно сводились pia desideria (благие пожелания – Г. С.) того и другого в отношении улучшения нашей государственной машины. Но зато с решительностью могу утверждать, что, как великий князь, так и князь Орлов в это время уже серьезно были озабочены государственными неустройствами, опасались возможности больших потрясений в случае непринятия быстрых мер к устранению их, и первой из таких мер считали неотложность ликвидации распутинского вопроса».
Как именно ликвидировать? «Так как главным приемником и проводником в государственную жизнь шедших через Распутина якобы откровений свыше была молодая императрица, то, естественно, поэтому, что великий князь теперь ненавидел и императрицу. – В ней всё зло. Посадить бы ее в монастырь, и всё пошло бы по-иному, и государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели.
Это не я один слышал от великого князя. В своих чувствах и к императрице, и к Распутину князь Орлов был солидарен с великим князем».
Сам Шавельский считал их замысел неосуществимым: «Зная безволие и податливость государя, истеричную настойчивость и непреклонность императрицы, они должны были понимать, что безгранично привязанный к своей жене император не оторвется от ее влияния и не выйдет из послушания ей, пока она будет около него, пока она будет оставаться царицей на троне.
Временами и великий князь, и князь Орлов в беседах со мною проговаривались, что они так именно понимают создавшуюся обстановку и что единственный способ поправить дело – это заточить царицу в монастырь. Но осуществить такую меру можно было бы только посредством применения известного рода насилия не только над царицей, но и над царем. А на такой акт в то время оба они были не способны: оба они были идеально верноподданны. Поэтому их разговоры в то время и не шли далее разговоров. Но оба князя забывали, что в царских дворцах и ставках и стены имеют уши». Так что «аккуратные, ежедневные, продолжительные, тянувшиеся иногда за полночь, посещения князем Орловым великого князя, конечно, не могли остаться не замеченными и не проверенными агентами противников великого князя».
Сомневаться в достоверности свидетельств Шавельского нет никаких оснований. Его мемуары – взвешенные и осторожные. Если он не уверен в чем-либо, то так и говорит. Если пишет про слухи, то отмечает, что это слухи. В данном же случае разговоры о заточении царицы в монастырь – это факт, а вот неспособность заговорщиков прибегнуть к насилию – лишь предположение протопресвитера: «Самая правоверная верноподданность того и другого в то время, – считаю я, – исключала всякую возможность обсуждения ими каких-либо насильственных в отношении Государя мер»[326].
В общем, Александра Федоровна имела все основания обвинять Николая Николаевича в плетении интриг, слишком уж сильно напоминающих заговор. Разумеется, были и другие причины для отставки великого князя. Во-первых, убежденность царя, что в пору великих испытаний его нравственный и религиозных долг – встать во главе войск. Во-вторых, явная несостоятельность Николая Николаевича как главнокомандующего.
Наконец, летом 1915-го на Ставку ополчились министры. Страна, по сути дела, разделилась на две части – прифронтовая полоса, где распоряжалась Ставка, и тыл, где власть оставалась у Совета министров. Причем вмешательство военных в дела гражданского управления «сплошь и рядом было просто некомпетентным»[327]. Министры требовали отставки начальника Штаба Янушкевича, который, по словам Данилова-черного, не разбираясь в вопросах стратегии, «проявлял зато свою властную жесткость и малодисциплинированный характер в отношениях своих с министрами»[328]. Но Николай Николаевич ни за что не хотел расставаться со своим любимцем.
