Едва из низинок навстречу опускающейся откуда-то с неба ночи начинал подниматься туман, наша линия обороны странно оживала. Почти такая же бесшумная, как и днем, она начинала шевелиться, двигаться, тормошить засыпающую землю. Тихо переговариваясь, бойцы готовили огневые позиции для артиллерии, которые она должна была занять к началу наступления, маскировали их молодыми березками и осинами.
Узкие лесные тропинки превращались в дороги, ведущие к складам боеприпасов, ремонтировались разбитые бомбежками другие подъездные пути, подвозились снаряды, подгонялась боевая техника.
И все-таки главным оставалась работа с людьми, настоящая боевая подготовка. Пользуясь ночной темнотой, мы снимали полки, занимавшие первую линию обороны, выводили их в тыл своих дивизий и там учили наступать, наступать смело, но расчетливо, подчиняясь приказу, но и проявляя личную инициативу. Во время учений, когда в "боевых" действиях участвовали не только пехота, артиллерия и танки, но и штурмовая авиация, создавалась полная боевая обстановка. Мы требовали от личного состава предельного напряжения сил, выполнения всех заданий на максимуме возможностей. Конечно, мы очень уставали. На сон часто оставалось не более двух-трех часов в сутки.
Но и в эти часы не всегда удавалось заснуть вследствие нервного напряжения этих дней и физического переутомления. Ворочаясь без сна с боку на бок, я думал: "А как же трудно бойцам и командирам?" - и находил успокоение в знаменитом суворовском афоризме "Тяжело в ученье - легко в бою". Конечно, те учения, которые мы проводили, были совершенно необходимы. Полученное пополнение часто составляли новобранцы, мало обученные и необстрелянные. Пустить их в бой без нужной подготовки значило поставить под угрозу результат задуманной операции и понести потери, которых можно было бы избежать.
Здесь, на сандомирском плацдарме, осенью 1944 года у меня произошла одна из самых дорогих фронтовых встреч - с любимым другом детства Колей Шуруповым.
Но прежде чем рассказать об этой встрече, мне следовало бы вернуться во двор большого каменного дома на Ново-Басманной улице в Москве. И вернуться на пятьдесят лет назад, в первые послереволюционные годы, чтобы читатель знал, кто такой Колька и кем он был для меня в годы нашего детства.
...Мы жили в одном дворе. Дома наши, три одноэтажных деревянных флигеля, стояли позади большого здания бывшей Торговой школы, выходившего непосредственно на Ново-Басманную улицу. В первую мировую войну в школе был госпиталь, а затем, после революции, - военная школа.
Между школой и нашими флигелями находился двор, за флигелями тянулся большой сад, заросший боярышником, бузиной и бог весть какими еще кустами и деревьями. Все это было нашими безраздельными владениями. Здесь мы играли в "чижика" и в прятки, здесь дрались и мирились.
Во время драк больше всего доставалось мне, потому что я рос болезненным и был слабее всех во дворе. Задиристые мальчишки пользовались этим и не упускали случая дать подзатыльник, дернуть за волосы или больно ущипнуть. Это было обидно. И часто обида бывала так нестерпимо горька, что я кидался на сильного обидчика, заведомо зная, чем это кончится. Но еще обиднее бывало, когда, заступаясь за меня, кто-нибудь из старших ребят с презрительной снисходительностью говорил моему обидчику:
- Ну чего к хиляку пристал? Охота тебе руки марать? Его же даже от физкультуры в школе освободили. За хилость.
И было это правдой.
И именно Колька, друг мой Коля Шурупов, отличный гимнаст, помог мне стать сильным, соорудив во дворе перекладину и долгие месяцы прозанимавшись со мной. Изо дня в день подходил я к нашей перекладине, вцеплялся в нее и не разжимал рук до тех пор, пока мне не удавалось подтянуться хоть на сколько-нибудь.
- Еще. Еще немного. Еще чуть-чуть. Можешь, можешь! - требовательно, но мягко, с сочувствием и верой в меня говорил мой друг Колька.
И я десятки раз выполнял показанные Николаем элементы. Я повторял их до тех пор, пока не чувствовал, что тело становилось послушным.
А через несколько лет мы с Николаем за один коллектив выступали на первенстве Москвы по спортивной гимнастике. И там нас ждали переживания, победа, сторицею вознаградившая меня за годы упорных тренировок: мы вместе стали чемпионами Москвы.
Вот этого своего любимого друга Кольку, с которым, по существу, была связана вся довоенная жизнь, я и встретил в те дни, когда мы стояли в обороне на сандомирском плацдарме. И было это так.
Поздним сентябрьским вечером, холодным и дождливым, я возвращался с рекогносцировки местности (нам предстояло передислоцироваться). Машина остановилась перед домиком. Из темноты к самой дверце машины вынырнула фигура красноармейца.
- Товарищ генерал, а вас тут хороший друг разыскивал. Передай, говорит, что очень повидаться хочу. Надо, мол, повидаться. Шурупов ему фамилия! Передай, говорит, что его разыскивает друг, военврач Шурупов.
В груди у меня что-то дрогнуло, и щемящая теплота заполнила ее до отказа. Колька! Колька Шурупов!
На следующий день я поручил своему адъютанту во что бы то ни стало найти военврача Шурупова.
Капитан Скляров выяснил, что Николай Шурупов служит полковым врачом в дивизии нашего правого соседа генерала Гладкова.
Через несколько дней, когда положение на фронте стабилизировалось, я объезжал расположение своих частей, проверяя, как идут оборонительные работы. К концу дня мы оказались на правом фланге, откуда до соседней, 12-й дивизии было, как говорится, рукой подать. Не раздумывая ни минуты, я отправился туда, легко разыскал Николая и увез его к себе.
Хотя мы не виделись несколько лет, Николай, как мне показалось, внешне изменился мало. Да, это был все тот же милый, надежный, обстоятельный, дорогой мой друг Колька. К сожалению, в этой книге я не могу рассказать обо всем, что мы вспоминали в ту длинную осеннюю ночь. Это были воспоминания о нашем трудном и прекрасном детстве, прошедшем в первые послереволюционные годы, о нашей трудовой и военной юности, богатой событиями, а еще больше - молодыми, свежими чувствами и переживаниями.
Наутро мы с Николаем расстались, чтобы встретиться уже после войны.
В конце сентября 1944 года я неожиданно был назначен на должность командира 34-го гвардейского стрелкового корпуса нашей же армии. Слово "неожиданно" при рассказе о продвижении по службе пишу уже не в первый раз. Возможно, это кому-либо может показаться странным. Тем не менее это факт. Признаюсь, что на каждой из должностей, которые мне приходилось занимать во время войны, я чувствовал себя хорошо, так сказать, на своем месте, с подчиненными и товарищами отношения всегда были прекрасными, дело занимало меня целиком, я им жил, и, естественно, мысли об изменении положения, о перемещении, повышении по службе просто не возникали, не успевали возникать в том непрерывном, почти круглосуточном водовороте, каким была война.
