Да, было весной еще одно короткое письмо Брежневу, в котором я писал, что хотел бы жить в стране, где мои политические взгляды не будут влиять на научную работу. Когда пришло время, об этом письме вспомнили.
— Вы, наверное, будете советовать уехать в Израиль? — пошутил я.
— Зачем же? У вас так много друзей в Америке, наверное, туда лучше, — вполне серьезно ответил Зотов. — И еще для формальностей, связанных с получением паспорта, надо, чтобы вы написали одну фразу с просьбой о разрешении на выезд в США.
За неделю до отъезда мы возвращались из Москвы. Мы ехали в темноте по дороге, идущей через поле, и вдруг машина остановилась. «Полетело» сцепление. Случайный автобус дотянул нас до Дмитрова, где на перекрестке находился милицейский пост. Оставив машину под деревом метрах в ста от поста, я подошел к дежурившему молодому милиционеру.
— Машины в Дубну в это время бывают?
— Вряд ли. Поздно. Поставьте машину около поста на свет. Здесь поспокойнее.
— Пошли вместе, поможете мне ее сюда подтолкнуть.
Мы выкатили «Волгу» на свет. Оглядев ее со всех сторон, милиционер заметил:
— Знакомый номер. Ты, наверное, иностранцев на ней возишь?
Явно он принимал меня за шофера из дубненского института.
— Нет. А что такое?
— Мы ее регистрировали как иностранную машину. Маршрут отмечали. Только вчера пришло указание прекратить наблюдение.
Я засмеялся. Милиционер с удивлением поглядел на меня и ушел в будку.
Подошли два огромных, тяжелых грузовика.
— Ребята, подвезите до Дубны.
— Мы в Талдом едем. К тому же по дороге из Ленинграда все скаты полетели. Ни одного запасного нет.
— Ну, хотя бы до поворота на Талдом дотяните. Все же оттуда к Дубне поближе.
Мы ехали по узкой, разбитой дороге, и трос, на котором меня тянули, несколько раз лопался. Последние километры я ехал метрах в полутора от кузова грузовика, и от напряженной езды был измучен. Наконец мы добрались до поворота на Талдом.
— Может быть, до Дубны довезешь? — нерешительно попросил я.
— И правда, не бросать же его здесь? — задумчиво ответил молодой парень.
— А если скат около Дубны полетит? Ты что завтра, фраер, начальству объяснять станешь? Я поехал, — сказал водитель второго грузовика.
— Садись в машину, — решительно заявил оставшийся шофер. Еще полчаса езды, и мы вползли в наш двор. Было около двух часов ночи.
— Держи деньги и подожди меня. У меня в холодильнике початая бутылка польской водки стоит. Через несколько минут я вернулся.
— Эх, жалко, мой напарник меня в гараже ждать не станет, — посетовал мой спаситель.
Был день моего рождения, и в Дубне меня ожидал подарок — решение расширенного заседания Ученого совета лаборатории Джелепова. В нем го-ворилось, что в связи с «активной антисоветской деятельностью, не совместимой с высоким званием советского ученого…» совет просит уволить меня из института, лишить ученых званий и титула лауреата Ленинской премии. Что касается Академии наук, то совет обращается к ней с просьбой исключить меня из нее.
За час от отъезда из Дубны зашел попрощаться один из немногих друзей. Физик.
— Знай, Сергей, что тебе в Дубне симпатизирует больше людей, чем ты думаешь.
Мы стояли под деревьями, и лучи сверкающего осеннего солнца, пробивавшиеся сквозь желтую листву, придавали серому мрамору оранжевый оттенок. Неужели это правда, что когда-то метрах в ста отсюда стоял деревянный дом, и в нем жили наши бабушка и дедушка? Неужели все это было? Да, было. Мальчик в трусиках гонял палочкой по пыльной сельской улице ржавый железный обруч от бочки. Вдоль низких заборов из штакетника росли лопухи, а со стороны домов георгины и золотые шары.
За голубой оградой кладбища начиналась шумная московская жизнь. Скоро кладбище снесут, на его месте вырастет многоэтажный дом, и еще один, может быль, даже последний кусочек села Измайлова будет проглочен Москвой. Через двадцать минут брат скажет мне:
— Давай попрощаемся. Наверное, мы никогда больше не увидимся.
И это будет сказано не на палубе разбитого в шторм корабля, а в обыденной обстановке на платформе станции метро. А пока мы идем по улице, и я внимательно разглядываю пешеходов с сумками, с портфелями. Ни один любопытный взгляд не остановится на мне. И как может быть иначе? Ведь для встречных я всего лишь случайный прохожий, посторонний человек. У каждого из них свои радости и свои горести.
Но я не ухожу с пустыми руками. Я уношу с собой частичку солнечного летнего утра в исчезнувшем селе Измайлове. Через распахнутое окно вместе со свежим, прохладным воздухом будто вливается влажный запах сирени. Колокол зовет жителей села в церковь. Я лежу на постели и смотрю, как бабушка повязывает голову белым платочком. Сейчас она пойдет в церковь вместе со мной, и я обеими руками крепко ухвачусь за подол ее черного в белый горошек платья.
Шел сентябрь 1979 года. Только что кончилась конференция в Энгельберге, небольшом швейцарском городе. Трое знакомых швейцарцев позвали меня вместе с ними прогуляться в горы. Невысоко, всего метров четыреста. Я плелся, обливаясь потом.
— Дайте мне ваш свитер, вам будет полегче, — предложил один из моих спутников.
Наконец мы вышли на открытую поляну. Полпути пройдено.
— Я дальше не пойду, здесь вас ждать буду. По ту сторону долины возвышался хребет с огромной снежной шапкой. Снизу доносился какой-то гул, и я не сразу догадался, что это звенят колокольчики на шеях коров. Пятьдесят лет назад такая же, как и сейчас, снежная шапка рухнула, накрыв деревню. Но теперь там, где прошла лавина, снова жили люди. По тропинке шел старик в шляпе, с палкой в руках.
— Грюци, — поприветствовал он меня.
— Грюци.
Кто я, заинтересовался старик. На ломаном немецком языке я объяснил ему, что физик.
— Ученый? — старик уважительно покивал головой.
Две недели тому назад вместе с западными физиками из разных стран я делал свой первый эксперимент после отъезда из Советского Союза. Это был «мой опыт», тот самый, что привел меня на Запад. Опыт прошел успешно.
Копенгаген встретил меня солнечным днем. Я вышел из аэропорта. Странное чувство охватило меня — я возвращался домой. Когда через несколько дней мой старый знакомый, датский физик, вез меня с Шурой в автомашине, я рассказал ему об этом. Не оборачиваясь, он протянул мне руку. И я вспомнил тот день, когда мой друг Свен вместе с поляками Евой и Раймундом встречали нас в аэропорту. Там кончился наш извилистый, словно серпантин, путь.
— Все будет хорошо, — сказала тогда Ева, а Шура, обняв Свена, разрыдалась у него на плече.
