Давая мне поручение убить Максима Пешкова, Ягода осведомил меня о предполагаемом государственном перевороте и о его, Ягоды, участии в нём.
Я не могу скрыть перед судом, как это я показывал и на предварительном следствии, что мои личные интересы совпадали, переплетались с политической подкладкой этого преступления. В смерти Максима Пешкова я был лично заинтересован. Я полагал, что со смертью Максима Пешкова я останусь единственно близким человеком к Горькому, человеком, к которому может впоследствии перейти большое литературное наследство Горького, которое даст мне в дальнейшем средства и независимое положение.
С Ягодой я познакомился в 1928 году. Наиболее близкая связь установилась в 1931 году… В 1932 году в разговоре со мной Ягода часто намекал мне, что ему известно, что я живу довольно широко и трачу сравнительно большие средства на себя…
Я растрачивал большие деньги Горького, пользуясь его полным доверием. И вот это поставило меня в какую-то зависимость перед Ягодой. Я боялся того, что он знает, что я трачу деньги и совершаю уголовное преступление. Ягода стал пользоваться мной, чтобы стать ближе к Горькому. Я ему помогал во всём…
В начале 1933 года Ягода в один из разговоров со мной сказал, что Алексей Максимович может скоро умереть, что он стареет, что после смерти Алексея Максимовича распорядителем литературного наследства Горького останется сын Макс. Вы же привыкли, — говорит Ягода, — жить хорошо, а останетесь в доме в роли приживальщика. Это замечание Ягоды смутило меня, и моё смущение он заметил.
Вскоре Ягода снова возобновил этот разговор со мной и тогда прямо ставил вопрос об устранении, точнее сказать, об убийстве Максима Пешкова. Я ему сказал, что мешать ему, Ягоде, не собираюсь, и спросил, что мне нужно делать. На это он мне ответил: «Устранить Максима. И прибавил, что смерть Максима повлияет на Горького и сделает его политически безобидным стариком. В дальнейшем разговоре он мне сказал: «Ваша задача очень проста — начните спаивать Максима». Он мне сказал, что для этого дела привлечены доктор Виноградов и доктор Левин.
Я принял поручение и приступил к подготовке убийства Максима Пешкова. Я начал спаивать его, причём вино получал непосредственно от Ягоды в довольно большом количестве. Но всё же крепкий организм Максима Пешкова не поддавался. И вот в 1934 году Ягода торопит меня, советует мне простудить Максима. «Вы, — говорит Ягода — оставьте его как-нибудь полежать на снегу». В марте или апреле, незадолго до основной болезни Максима Пешкова, я так и сделал. Но Максим Пешков тогда отделался небольшим насморком. 2 мая я предварительно напоил Максима и, как сегодня показывал доктор Левин, оставил его в саду на скамейке спать на несколько часов. День был холодный, и с этого момента Максим заболел. 3 мая вечером Максим мне сказал, что ему нездоровится. Он смерил температуру, оказалось 39,5 градуса. Несмотря на это я врача не вызвал. Утром вызвал Левина. Левин приехал и поставил диагноз, что у Максима в лёгкой форме грипп. При этом он отозвал меня в сторону и сказал, что вот вы добились того, к чему стремились.
Через несколько дней случайно к Алексею Максимовичу приехал доктор Бадмаев. Бадмаев осмотрел Максима Пешкова и сразу же определил крупозное воспаление лёгких и удивлённо спросил: «Что же, Левин не осматривал его, что ли?». Когда Максим Пешков узнал, что он болен крупозным воспалением лёгких, он попросил — нельзя ли вызвать Алексея Дмитриевича Сперанского, который часто бывал в доме Горького. А.Д. Сперанский не был лечащим врачом, но Горький его очень любил и ценил, как крупного научного работника. Я сообщил об этом Левину. Левин на это сказал: «Ни в коем случае не вызывать Сперанского». Левин добавил, что он в скором времени приедет вместе с доктором Виноградовым. И действительно, к вечеру они с доктором Виноградовым приехали. Доктор Виноградов, ещё не видя больного, привёз с собой какие-то лекарства.
7 и 8 мая Максиму Алексеевичу стало лучше. Я сообщил об этом Ягоде. Ягода возмущённо сказал: «Чёрт знает что, здоровых залечивают, а тут больного не могут залечить». Я знаю, что после этого Ягода говорил с доктором Виноградовым, и доктор Виноградов предложил дать Максиму Пешкову шампанского. Левин тогда сказал, что шампанское очень полезно дать, потому что у больного депрессивное состояние. Шампанское было дано Максиму Алексеевичу и вызвало у него расстройство желудка при большой температуре. После того как расстройство желудка появилось, Виноградов лично — я знаю это наверняка — дал больному слабительное и, выйдя из комнаты больного, сказал: «И для непосвящённого ясно, что при такой температуре нельзя давать слабительное».
Консилиум, который был созван по настоянию А.М. Горького, поставил вопрос о применении блокады по методу Сперанского, но сам Сперанский сказал, что уже поздно и не имеет смысла этого делать.
Итак, 11 мая Максим умер. Я уже показывал, что я лично был заинтересован в убийстве Максима Пешкова. Ягода дал мне нож в руки. Я убил Максима по указаниям Ягоды. Я забыл ещё прибавить. Когда был разговор Ягоды со мной об убийстве Максима Пешкова, он мне сказал: «Пётр Петрович, я в два счёта могу отстранить вас от Горького, вы в моих руках. Малейший нелояльный шаг по отношению ко мне повлечёт для вас более чем неприятные последствия».
Из показаний Крючкова об умерщвлении Алексея Максимовича Горького: «Совершив это преступление, я вынужден был пойти на более ужасное преступление — на убийство Горького. Ягода поставил прямо вопрос, что необходимо приступить к разрушению здоровья Горького. Я заколебался, стал уклоняться от исполнения этого поручения. Ягода сказал, что он не остановится перед тем, чтобы разоблачить меня, как убийцу Максима Пешкова. При этом Ягода дал недвусмысленно понять, что если бы я вздумал сослаться на него — из этого ничего не выйдет. «Следствие ведь будут вести мои люди», — заметил Ягода. И я пошёл на это преступление.
Левин сегодня показал, как я простужал Горького. Здесь наши действия были согласованы, то есть я спрашивал совета Левина. Зиму 1935–1936 годов Максим Горький проводил в Крыму в Тессели. Я жил в Москве, но каждые три недели я приезжал туда. Я устраивал длительные прогулки Алексея Максимовича, я организовывал постоянные сжигания костров. Дым костров, естественно, действовал на разрушенные лёгкие Горького. И в это время, в период 1935–1936 годов Горький в Крыму не отдохнул, а, наоборот, усталый возвращался в Москву.
Возвращение его в Москву было организовано или, вернее, ускорено Ягодой, который как с убийством Максима Пешкова, так и с убийством Горького торопил меня. Когда я был в Крыму, я по телефону говорил с Ягодой. Ягода меня торопит, говорит: «Необходимо привезти в Москву Горького», — несмотря на то, что в Крыму в это время была очень тёплая погода, а в Москве холодная. Я говорю Горькому о поездке в Москву, Горький соглашается, собирается ехать, и, приблизительно, 26 мая 1936 года, невестка Горького и вдова Максима, Надежда Алексеевна (на которую имел виды сам Ягода, признавший, что у него были личные мотивы для ликвидации М. Пешкова — Л.Б.), позвонила по телефону, сообщила, что ехать ни в коем случае нельзя, погода в Москве холодная, к тому же внучки Алексея Максимовича, то есть её дочери, находящиеся в Москве, больны гриппом при довольно высокой температуре.
