Я не ошиблась: Колечку интересовал только Ландау, я была для него лишь мостом к Ландау! И если говорить честно, я этому очень радовалась. Это его удерживало возле меня, а мне так была нужна молва, что знаменитый бабник у ног моих уже годы, так неотразима я!
— Даунька, Коля уже под свои работы получил целый новый корпус. Он очень приглашает тебя посмотреть его лаборатории.
— Ну нет, Коруша. Мне там делать нечего. Лягушку хоть сахаром облепи, я её все равно в рот не возьму.
Приближался Новый год. О, этот праздник я не только любила, я ещё старалась сохранить в себе суеверные чувства, поверить в чудодейственную силу первого числа Нового года. Поэтому в наш брачный пакт о ненападении я внесла свой пункт: «Даунька, встреча Нового года только со мной, только в этот вечер в году ты не имеешь права увиваться за девушками». И этот день всегда был мой и самый счастливый в году!
Очень часто несколько семей научных работников двух соседних институтов физпроблем и химфизики собирались вместе на встречу Нового года. Было всегда очень весело: физики любят шутку.
Моему соседу по столу преподнесли новогодний подарок — изящная коробочка, читаю надпись: «Слабит нежно, мягко, не нарушая сна!». Может быть, это и не очень смешно, но я, переполненная счастьем и шампанским, так смеялась, что упала под стол, и моё длинное вечернее платье лопнуло.
Веселье разгоралось, я не могла не танцевать. Платье сняла, надела свою лёгкую меховую шубку, которая не доходила до колен, тогда не было моды на мини, золотые туфли вызывающе сверкали. У меня был только один судья! «Даунька, скажи: так прилично? Если я буду танцевать в таком виде?» — «Корочка, тебе очень идёт без платья, шуба к лицу, ты просто неотразима».
Я имела большой, шумный успех. Колечка, забыв даже о карьере, все время старался быть возле меня. И когда в три часа ночи: «Коруша, пойдём домой спать», — сказал мне трезвый Дау, пьяный Коля с возмущением, вызывающе воскликнул: «Нет, вы только послушайте, что Дау сказал Коре: „Пойдём домой спать!“. Ну кто бы из нас всех, здесь присутствующих, не захотел пойти спать с Корой?».
Конечно, он выпил лишнего.
«Коля, успокойтесь, — весело улыбаясь, доброжелательно, даже ласково сказал Дау. — Я имел в виду спать в прямом смысле, совсем не в переносном».
Я не прислушивалась, что там пьяный Коля говорил Дау. По дороге домой Даунька очень весело рассказал мне о своей «дискуссии».
Когда приблизился пятидесятилетний юбилей Дау, я спросила:
— Даунька, этот день твоего рождения надо отпраздновать. На сколько человек, хотя бы приблизительно, готовить стол?
— Ни в коем случае, на таких юбилеях скучища: сиди, как осел, и слушай, как тебя хвалят. И речи не может быть. Но в институте не в моих силах отменить, хотя я поставил жёсткие условия: ни одного торжественного адреса, ни одного хвалебно-подхалимного высказывания, только юмор и шутка! И никаких пригласительных билетов, никаких объявлений. Пусть все придут, кто захочет.
И народ стал валить в институт чуть ли не с утра. Заполнили конференц-зал, все вестибюли, коридоры, сидели на окнах и на полу между рядами кресел, что называется, маковому зерну негде было упасть. Поток поздравительных телеграмм и писем перегрузил почту и завалил нашу квартиру.
Пятидесятилетний юбилей Дау! Нет, описать это невозможно. Физики, студенты, молодёжь свою любовь, своё преклонение, уважение преподнесли в подарок Дау, оформив все это в остроумнейший блестящий поток шаржей. Вот физик — серьёзный, ни тени улыбки — преподносит Ландау «икону» со словами: «Дау, у нас, физиков, есть свой бог, этот бог Ландау».
У Дау была так высока мера человечности. В те дни я не подозревала, что природа создала его гением. Я тогда смела сравнивать Дау с окружающими людьми. И, конечно, все проигрывали! Вспомнила свою пошлую игру в любовь с Л… Время от времени мы встречались. За это время он «освоил» пять чужих жён.
— Колечка, милый, если я стану твоей любовницей, ты так же быстро бросишь и меня, как Нину, Милочку, Наташу и других. И после меня следующим будешь говорить, как мне сейчас говоришь, о своих бывших возлюбленных. Когда я вижу тебя под своими окнами, я тебе верю, но уподобиться тем девицам, которые приходят к Дау, я не могу.
Так мы с Колечкой беседовали в небольшом пустынном скверике, который помещался напротив нашего дома.
— Кора, откуда у тебя такие изощрённые методы издевательства? Порой мне кажется, что ты меня любишь, ты умна, я часто прибегаю к твоим советам в своих делах. Но, поверь, я начинаю терять голову, я уже жить не могу, не видя тебя.
У меня мелькнуло в памяти что-то из Бальзака: «Заставить загореться одним из тех желаний, которые испепеляют». Жидковат он для таких желаний. Нет, он не мой герой!
— Ты, Коля, слишком избалован женщинами. А потом заявишь: «Я разлюбил тебя…».
— Слишком трезвая голова у женщины не украшает её. Порой мне хочется послать тебя ко всем чертям. Разорвать те путы, которыми ты меня опутала!
— Коля, но с разрывом наших отношений моя жизнь может оборваться. Коля, я говорю очень серьёзно. Я так ценю наши короткие встречи, я не могу обойтись без наших свиданий, в них заключается вся моя жизнь, — говорила я очень серьёзно, а перед глазами стоял Дау!
— Ты любишь меня, а хранишь верность своему повелителю, несмотря на его параллельных девиц.
— Коля, с его параллельными я уже примирилась. А ты? Я поехала с тобой на месяц в Сочи, и тебя в первый же день увела новая блондинка.
— Кора, если я брошу все: Москву, семью, карьеру, возьму кафедру в Алма-Ате, ты уедешь со мной?
— О, Коля, на край света пойду за тобой! Одно условие: никаких параллельных. Только как же ты оставишь свой новый корпус? — ехидно спросила я.
— Да, я запутался. Что-то у меня не получается.
— Колечка, давай сбежим в Алма-Ату.
— Кора, это не шутка. Со всего мира идут письма. Мой эксперимент ни у одного учёного в мире не повторился.
— Коля, это естественно, они по правде хотели вылечить от белокровия своих подопытных мышей. Н.Н., выступая по телевизору, очень помог тебе составить карьеру.
— С Н.Н. я заключил договор: он меня проводит в академики, а я буду тянуть в академики его зятя Г., ведь ему неудобно протаскивать собственного родственника.
Ритуалы, навязанные Колечкой, мне осточертели. Иногда я забывала, что в такое-то время должна стоять и смотреть, как он марширует под моими окнами, совершая оздоровительный моцион после ужина, то на его зов должна выскакивать на липовую аллею и выслушивать длинные нудные жалобы, как тернист путь в науке, когда пробиваешься только локтями. «Твоему Л.Д. вольготно: у него сто процентов еврейской крови, а я еврей только на 50 процентов. Мне наука даётся с трудом» и т.д. и т.п.
