…Стрелка масляного манометра дрогнула и поползла налево. Все — кончилось масло! Надо садиться… Впереди Кегейли, дотяну ли…
И вот мы снова садимся на той же полянке в Кегейли. Нас снова встречает на двуколке Керим, Он смотрит на нас с каким-то досадным недоумением:
— Телеграмму только-только передали, а самолет уже прилетел. Как можно так быстро?
— Какую телеграмму?
Керим недовольно хмурит брови.
— Есть тут больной один…
Халмуратов влетает в коляску:
— Тогда давай спешить!
Керим сердито сплевывает на дорогу.
— Зачем спешить? Не надо спешить. Ничего с ним не случится, с толстым жирным муллой. Вчера на свадьбе объелся плову. Жадный мулла, плохой мулла! Пусть ему шайтан помогает. Тьфу!
Халмуратов взбежал на крыльцо и, столкнувшись в дверях с завхозом, тут же при мне попросил его раздобыть для самолета автомобильного масла. Потом кивнул мне головой и скрылся в больничном коридоре.
Я остался на улице. И только хотел присесть на лежащее возле дувала толстое, вросшее в землю бревно, как к больнице лихо подкатила грузовая машина с брезентовым верхом. Не выключая мотора, шофер, вихрастый парень в рабочей спецовке и в вышитой узбекской тюбетейке, схватив помятое ведро, побежал к арыку за водой. Из кабины, сняв фуражку и отряхивая ее от пыли, вылез загорелый до черноты мужчина лет пятидесяти, с веселыми молодыми глазами, черной бородкой клинышком, с черными усами, но с совершенно седой головой. Забыв о приличии, я бесцеремонно уставился на его бородку и усы, стараясь определить, натуральные они или крашеные?
Незнакомец широко улыбнулся, обнажив два ряда белых крепких зубов.
— Не старайтесь угадывать, — сказал он, подавая мне руку. — Борода моя не крашеная, а зубы не вставные. Смею вас уверить. — И тут же представился: — Вертий Никита Тимофеевич.
Я раскрыл от удивления рот. Это был известный геолог, начальник разведывательной геологической экспедиции, изыскательные партии которой были разбросаны по всей Каракалпакии.
— Вот, еду в Турткуль за кадрами, — сказал он, наклоняясь и подтягивая за голенища брезентовые сапоги. — Этот чертов Барса-Кельмес мне всю душу вымотал! Табу! Запретная зона у местного населения. Боятся панически злого духа — шайтана. Не идут туда работать ни за какие деньги! А рабочие нужны вот так. — Он провел себе пальцем по горлу. — Ну что, поехали?
Эти слова уже были обращены к шоферу, успевшему долить воды в радиатор.
У меня мелькнула мысль:
— Простите, одну минутку!
Геолог, открывавший дверцу кабины, остановился.
— К вашим услугам.
— Я, наверное, сегодня привезу вам двух рабочих, — сбивчиво начал я. — Понимаете, тут… романтическая история. Влюбленная молодая пара. И им нужно скрыться.
У геолога заблестели глаза.
— Милый, я вам буду очень обязан! Со мной дочь — геолог, и женское общество для нее будет большой радостью. — Никита Тимофеевич похлопал себя по карманам брезентовой куртки. — До чего же замечательно! Одну минутку, я ей сейчас записку напишу.
Он вынул блокнот, карандаш с наконечником, написал несколько строк и, вырвав листок, подал его мне.
— Это дочке, Веронике. Ну, желаю вам успехов! Машина уехала, а я долго стоял у дороги, провожая взглядом вздымающийся к небу столб пыли.
— Борь-ака! Сейчас привезут масло для аэроплана!
Я обернулся. Передо мной стоял Керим, чья дальнейшая судьба была в моих руках.
— Хорошо, дорогой, давай-ка сядем, и расскажи мне все по порядку.
Мы сели на бревно. Серый тонконогий ишак, стоявший у коновязи, задрал морду, настороженно стриганул ушами, прислушался к чему-то и, резво закрутив хвостом, принялся свистеть и рявкать громоподобно: «Иа! И-а! И-а!»
От этого разбойного рыканья градом посыпались воробьи с тополей. Выругался петух за дувалом, возмутился индюк: «Брлю-брлю-брлю-брлю!»
Керим поднялся, чтобы попотчевать крикуна камчой, но я удержал его:
— Зачем? Пусть кричит себе на здоровье. Садись, рассказывай дальше.
Керим сел, ковырнул носком сапога землю.
— Я все сказал, Борь-ака. Все. Я люблю Гульзиру.
Налетел ветерок, ласковый, теплый, последний привет уходящей осени. По дороге, перечерченной частыми тенями от тополей, понеслись наперегонки желтые листья. Черной молнией мелькнул дрозд. Сел, осмотрелся, покосился на нас и принялся деловито переворачивать желтым клювом листочки.
Вороной красавец конь под высоким узбекским седлом грыз перекладину коновязи. Помахивали хвостами ишаки, бродили куры, разгребая навоз, и где-то кричал удод: «Гу-гу-гу-гу!»
Тихо и мирно было вокруг. Но это только казалось так. Рядом сидел Керим и страдал. Где-то металась в тоске Гульзира, и злой, настороженный глаз старого мужа внимательно следил за ней.
— Я люблю Гульзиру, — повторил Керим, глядя, как дрозд, упираясь, тащил из земли длинного дождевого червя. — И я убью Алланбия. Сегодня же ночью…
— Вот это глупо, — сказал я. — Ты попадешь в тюрьму, а твоя Гульзира достанется другому.
Керима словно подбросил кто. Он стоял передо мной взъерошенный, как воробей. Большие карие глаза его сверкали яростью. Он топнул ногой:
— Моя Гульзира? Нет!
— Керим, — спокойно спросил я. — Ты очень любишь Гульзиру?
Лицо Керима тотчас же приняло растерянно удивленное выражение. Склонив голову набок, он посмотрел на меня укоризненно и, не удостоив ответом, сел. Губы его вздрагивали. Было видно, он прилагает большие усилия, чтобы не расплакаться.
Я обнял его за плечи:
— Керим, ты не ответил: готов ли ты ради Гульзиры пойти на все?
Керим резко повернулся ко мне:
— Готов!
— Тогда укради ее!
Керим разочарованно вздохнул и отвернулся. Плечи его поникли, голова опустилась. Подперев ладонью щеку, он принялся рассматривать, как из-под бревна, на котором мы сидели, охотясь за кузнечиком, осторожно выползала ящерица.
— Одноглазый Алланбий, — глухо проговорил Керим, — заплатил за Гульзиру большой калым. Четыре верблюда, три вола и двадцать пять баранов. Он не простит мне кражу. И у меня нет коня. А у него везде друзья, и у них хорошие кони. Они поймают меня и отрежут голову. Нельзя украсть. Я думал.
Кузнечик, взобравшись на травинку, подобрал на всякий случай под себя пружинистые ноги и замер, греясь на солнышке. Ящерица сделала стремительную перебежку.
— А куда бы ты поехал, — не унимался я, — если бы у тебя был хороший конь?
— Никуда, — последовал ответ. — Я думал. Здесь ведь только две дороги — на север и на юг. Вдоль Амударьи. Свернуть никуда нельзя. Алланбий даже не поедет за нами в погоню. Он пойдет к своему кунаку на почту и позвонит. И нас поймают. Я думал.
