После Праги Плевицкая решилась ехать в Берлин, и 29 марта 1923 года пела в зале имени Бетховена — в одном из лучших и самых больших залов, — и он был полон, ни одного свободного места, и очереди за билетами стояли, как прежде. В Берлине она впервые пела свою самую знаменитую эмигрантского периода песню:
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой,
И холодные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
И тогда, и впоследствии песня эта вызывала тоскливые слезы и жаркие овации.
Дав в Берлине еще несколько концертов, Плевицкая поехала дальше: 12 и 16 мая она пела в Брюсселе, 28 мая снова вернулась в Берлин, 5 июня выступала в Белграде, и этот белградский концерт стал новым триумфом, еще раз проехалась по городам Болгарии и Сербии, полгода длилась "балканская часть" ее турне, до февраля 1924 года. К тому моменту у нее уже был свой импресарио — Ю. Боркон, устроивший для нее новые концерты в Берлине, в зале Блютнера. Берлинская русская колония уговаривала ее остаться. В эмигрантском журнале "Руль" появилась восторженная статья музыкального критика Легато.
Там же, в Берлине, в 1924 году, Надежда Васильевна познакомилась с Марком Яковлевичем Эйтингтоном — богатым "русским евреем", женатым на бывшей артистке Малого театра. Эйтингтон с женой пришел в гримуборную Плевицкой, преподнес великолепный букет и золотой браслет в полированной плоской коробочке, восхищался и звал в гости. Плевицкой он понравился — показался очень "душевным", и она приняла приглашение. Жил Эйтингтон на Раухштрассе в роскошно обставленной квартире, буквально набитой русским антиквариатом. Скоблину сначала не понравилось это знакомство: ему казалось, что общение с богатым торговцем унижает его достоинство, но впоследствии, когда Надежда Васильевна по-настоящему подружилась с Марком Эйтингтоном, а Николай Владимирович волей-неволей ближе узнал его, он стал как-то лучше и мягче к нему относиться; а может быть, время и эмигрантский опыт изменили понятия о достоинстве. Но в любом случае Марк Эйтингтон был человеком образованным, умным, тонко чувствующим красоту всего: женщин, вещей, музыки, литературы, и для Плевицкой он оказался знакомством не только приятным, но и полезным. Впоследствии он не раз поддерживал ее материально. Жизнь есть жизнь, а жизнь в эмиграции особенно трудна и не располагает к сентиментам: даже самые напряженные гастроли и самые удачные концерты не давали уже прежних баснословных гонораров.
Далее жизненный путь Плевицкой возможно проследить преимущественно по афишам и анонсам концертов в эмигрантских газетах.
После второго с воет явления в Берлине и нового успеха Надежда Васильевна почувствовала в себе достаточно сил, чтобы отправиться покорять Париж. Пела в зале Гаво 15 и 24 марта, в театре Виктора Гюго — 2 и 5 апреля, перед самой изысканной аудиторией, перед теми "бывшими", кто еще не рас терял былого величия и богатства, кто мог себе позволить домик под Парижем, виллу в Ницце и фамильные драгоценности (у большинства если какие драгоценности и оставались при приезде в Париж, в очень скором времени были проданы и прожиты, а если что-то и не было продано, то все равно не надевалось: к поношенному платью не наденешь бриллианты). В Париже Плевицкая впервые решилась спеть песню собственного сочинения к сожалению, текст ее не сохранился, известно лишь, что это было что-то тоскливо-патриотическое, в духе времени, а последние слова: "И будет Россия опять!" — вызвали у публики такую восторженную радость, что песню заставляли повторять еще несколько раз.
После Парижа Скоблины вернулись в Болгарию, где Николая Владимировича ждал строгий выговор за опоздание из отпуска. Но для него это уже не имело ровно никакого значения: теперь он ясно видел свое будущее — их с Надей будущее — тогда как большинство его соратников все еще прозябали в неизвестности.
1 мая 1924 года Скоблины навсегда покинули Болгарию.
Сначала они вернулись во Францию: 6 июня — концерт в парижском зале Гаво с участием модного тогда квартета Кедриных. В артистическую, навестить Плевицкую, зашла Великая княгиня Ксения Александровна, сестра погибшего Государя. Сначала женщины обнялись, как старые подруги, но потом, с соблюдением правил придворного этикета, Надежда Васильевна представила Великой княгине своего мужа. Великая княгиня еще помнила роман Плевицкой с Шадриным — о нем в свое время много говорили — и знала о гибели Василия Алексеевича.
Скоблина она приняла милостиво, что привело его в совершеннейший восторг: прежде он только мечтать мог о том, чтобы быть представленным Великой княгине!
После Парижа Плевицкая отправилась в свое первое американское турне: эта поездка принесла ей прибыль, в несколько раз превышавшую прибыль от европейских концертов. Ей предлагали остаться в Америке, но она не решилась: все-таки основная часть эмиграции сосредоточилась в Европе, а Надежде Васильевне хотелось жить хотя бы "среди своих", раз уж из России пришлось уехать. Скоблин поддержал ее в этом решении: несмотря на появившееся безразличие к "игре в солдатики", с РОВСом порывать он еще не собирался. Кстати, в том первом американском турне приключился первый "политический курьез" — Плевицкая дала концерт в пользу советских беспризорников. Газетчики в Америке и в Европе выразили недоумение: как же так? Жена белого генерала поет в пользу советских беспризорников?! Но Плевицкая легкомысленно ответила, что, как певица, стоит вне политики, а детей очень жалеет, потому что у нее в России три сестры остались и брат, и у каждого дети — мал мала меньше — и неизвестно, что сталось с ними, ведь в России, как пишут те же газеты, голод и мор.
Кстати, здесь она несколько покривила душой: по свидетельству ее внучатой племянницы, Ирины Ракши, опубликовавшей в 1993 году мемуары Плевицкой со своим предисловием, до начала 30-х годов Надежда Васильевна посылала в Киев своей сестре Марии (той самой тихой хромоножке Маше, которая вышла замуж за фельдшера) подарки: вещи, как она считала, необходимые в бедствующей России, и по новым российским понятиям — убийственно-роскошные. "Убийственно" — и в прямом, и в переносном смыслах слова. Иметь родственников за границей в те времена было опасно, носить иностранные вещи — еще опаснее, это могло вызвать завистливый гнев соседей, продать эти вещи — еще опаснее, потому что это называлось бы спекуляцией, и в результате Дежкины подарки Маша закапывала в огороде, где они и гнили, дожидаясь так и ненаступивших "лучших времен".
IIВернувшись во Францию, Скоблины поселились сначала на старой ферме в департаменте Вар — сняли они эту ферму пополам с полковником Гордиенко, но потом с ним поссорились, полковник уехал, а на его место поселился брат Николая Владимировича, Феодосий, тоже офицер-корниловец.
