Между школой и нашими флигелями находился двор, за флигелями тянулся большой сад, заросший боярышником, бузиной и бог весть какими еще кустами и деревьями. Все это было нашими безраздельными владениями. Здесь мы играли в «чижика» и в прятки, здесь дрались и мирились.
Во время драк больше всего доставалось мне, потому что я рос болезненным и был слабее всех во дворе. Задиристые мальчишки пользовались этим и не упускали случая дать подзатыльник, дернуть за волосы или больно ущипнуть. Это было обидно. И часто обида бывала так нестерпимо горька, что я кидался на сильного обидчика, заведомо зная, чем это кончится. Но еще обиднее бывало, когда, заступаясь за меня, кто-нибудь из старших ребят с презрительной снисходительностью говорил моему обидчику:
— Ну чего к хиляку пристал? Охота тебе руки марать? Его же даже от физкультуры в школе освободили. За хилость.
И было это правдой.
И именно Колька, друг мой Коля Шурупов, отличный гимнаст, помог мне стать сильным, соорудив во дворе перекладину и долгие месяцы прозанимавшись со мной. Изо дня в день подходил я к нашей перекладине, вцеплялся в нее и не разжимал рук до тех пор, пока мне не удавалось подтянуться хоть на сколько-нибудь.
— Еще. Еще немного. Еще чуть-чуть. Можешь, можешь! — требовательно, но мягко, с сочувствием и верой в меня говорил мой друг Колька.
И я десятки раз выполнял показанные Николаем элементы. Я повторял их до тех пор, пока не чувствовал, что тело становилось послушным.
А через несколько лет мы с Николаем за один коллектив выступали на первенстве Москвы по спортивной гимнастике. И там нас ждали переживания, победа, сторицею вознаградившая меня за годы упорных тренировок: мы вместе стали чемпионами Москвы.
Вот этого своего любимого друга Кольку, с которым, по существу, была связана вся довоенная жизнь, я и встретил в те дни, когда мы стояли в обороне на сандомирском плацдарме. И было это так.
Поздним сентябрьским вечером, холодным и дождливым, я возвращался с рекогносцировки местности (нам предстояло передислоцироваться). Машина остановилась перед домиком. Из темноты к самой дверце машины вынырнула фигура красноармейца.
— Товарищ генерал, а вас тут хороший друг разыскивал. Передай, говорит, что очень повидаться хочу. Надо, мол, повидаться. Шурупов ему фамилия! Передай, говорит, что его разыскивает друг, военврач Шурупов.
В груди у меня что-то дрогнуло, и щемящая теплота заполнила ее до отказа. Колька! Колька Шурупов!
На следующий день я поручил своему адъютанту во что бы то ни стало найти военврача Шурупова.
Капитан Скляров выяснил, что Николай Шурупов служит полковым врачом в дивизии нашего правого соседа генерала Гладкова.
Через несколько дней, когда положение на фронте стабилизировалось, я объезжал расположение своих частей, проверяя, как идут оборонительные работы. К концу дня мы оказались на правом фланге, откуда до соседней, 12-й дивизии было, как говорится, рукой подать. Не раздумывая ни минуты, я отправился туда, легко разыскал Николая и увез его к себе.
Хотя мы не виделись несколько лет, Николай, как мне показалось, внешне изменился мало. Да, это был все тот же милый, надежный, обстоятельный, дорогой мой друг Колька. К сожалению, в этой книге я не могу рассказать обо всем, что мы вспоминали в ту длинную осеннюю ночь. Это были воспоминания о нашем трудном и прекрасном детстве, прошедшем в первые послереволюционные годы, о нашей трудовой и военной юности, богатой событиями, а еще больше — молодыми, свежими чувствами и переживаниями.
Наутро мы с Николаем расстались, чтобы встретиться уже после войны.
В конце сентября 1944 года я неожиданно был назначен на должность командира 34-го гвардейского стрелкового корпуса нашей же армии. Слово «неожиданно» при рассказе о продвижении по службе пишу уже не в первый раз. Возможно, это кому-либо может показаться странным. Тем не менее это факт. Признаюсь, что на каждой из должностей, которые мне приходилось занимать во время войны, я чувствовал себя хорошо, так сказать, на своем месте, с подчиненными и товарищами отношения всегда были прекрасными, дело занимало меня целиком, я им жил, и, естественно, мысли об изменении положения, о перемещении, повышении по службе просто не возникали, не успевали возникать в том непрерывном, почти круглосуточном водовороте, каким была война.
Соединения 34-го корпуса по-прежнему совершенствовали глубоко эшелонированную оборону, по-прежнему усиленно занимались боевой подготовкой у себя в тылах с задачей подготовить войска и штабы к умелому ведению наступательного боя.
Приближалась зима. Днем в холодном воздухе над нашими позициями плавала звонкая тишина. Лишь изредка то там, то здесь раздавалась короткая очередь автомата или одиноко бухал артиллерийский выстрел.
Итак, скрывая свои рекогносцировки и маскируя перегруппировки, мы накапливали силы для мощного броска. Самым напряженным временем были, безусловно, ночи. Под их покровом к передовым линиям подтягивались свежие резервы; приглушенно урча, двигались тягачи и бронетранспортеры; подвозились боеприпасы. Днем же над окопами, как я уже говорил, стыла тишина.
По мере того как накапливались силы, активизировались действия всех видов разведки, участились визиты на передовую командования, усилилась партийно-политическая работа, направленная на поддержание в войсках предельной бдительности, высокой дисциплины.
Но, как известно, жизнь — самый удивительный корректировщик любых предельно продуманных и, казалось бы, все предусмотревших планов…
Дня за два до нового, 1945 года ночью мне приснился страшный, непрерывно нарастающий гул, причину которого я мучительно, как это бывает всегда во сне, пытался разгадать. Выпутавшись из липкой паутины сна, я понял, что меня разбудил усиливающийся артиллерийский огонь. Он, как шапка, накрыл все вокруг, и трудно было разобрать, кто и откуда стреляет. Не вставая, я поднял телефонную трубку и соединился с оперативным дежурным штаба корпуса.
— В чем дело? Что за стрельба?
Неуверенный и слегка виноватый голос дежурного ответил:
— Ничего не могу доложить точно, товарищ генерал. Запрашивал уже дивизию генерала Чиркова и наших дежурных на наблюдательном пункте. Никто толком ничего объяснить не может. Стреляют и немцы и наши.
— Постарайтесь срочно выяснить и доложите мне, — приказал я, а сам начал связываться непосредственно с командирами дивизий. С генералом Русаковым не мог соединиться довольно долго. Тем временем огонь продолжал нарастать. Во весь голос заговорила наша дивизионная артиллерия. Немцы отвечали мощным огнем. Было ясно, что огневой бой разгорелся в полосе, занятой дивизиями генералов Русакова и Чиркова. Русаков наконец ответил.
