Несмотря на все свалившиеся на него неприятности, Сент-Экзюпери ничуть не сожалеет о своей неудаче. Для него главное в жизни – обогатиться опытом, вынести из любого приключения какой-то урок.
И удивительнее всего, как много он сумел извлечь из своей аварии в Ливийской пустыне. Даже в смертельной опасности, даже потеряв всякую надежду на спасение, он не лишился своей обычной наблюдательности, не утерял интереса к окружающему. В «Земле людей», описывая свои приключения и переживания в пустыне, он пишет: «Крышка мне, лисонька, но – вот ведь как странно! – это не помешало мне заинтересоваться твоим поведением». Здесь как бы уже говорит Маленький принц. И когда" Сент-Экзюпери сам иллюстрирует свою сказку, то; лиса, которую он рисует, не похожа ни на лесную лису, ни на лису из басен. Это фенек с удивленным взглядом.
С 1932 года, когда для Сент-Экзюпери наступила пора неудач и. трудной жизни, он вначале лишь изредка появлялся в столице, но с 1934 года и до самой катастрофы, разразившейся, над Францией, он, несмотря на частые поездки в различные страны и к родным в Агей, никогда надолго не отлучался из Парижа.
Еще не так давно, во времена своей юности, здесь же в Париже, одинокий и грустный, Антуан часто предавался своим размышлениям и грезам, сидя в каком-нибудь дешевеньком кафе или бистро.
Тогда он только вступал в жизнь, искал свой путь, жаждал найти свое призвание, мечтал о еще неведомой, но незаурядной судьбе. Судьба эта раскрылась перед ним, как он думал, в суровой и прекрасной жизни на линии, которая позволила ему использовать свои богатые природные дарования. Теперь он был выбит из колеи – жизнь стала тусклой, небо, к которому он всегда так стремился, чтобы возвыситься и в то же время сблизиться с людьми, заволокло тучами – и нет в них просвета.
Повседневные материальные заботы, неустроенность не дают ему собраться, развернуться, направить все усилия на что-то одно, самое важное.
Сент-Экзюпери не на шутку встревожен. Он, который всегда считал, что «человек должен сбыться», достичь душевной полноты, он, который записал в своем блокноте: «Действие спасает от смерти. Оно спасает и от страха, и от всех слабостей, даже от холода и болезней», – он видит, как все валится у него из рук. Неужели Сент-Экс начнет сомневаться в себе, запишется в неудачники?!
Подчас, возможно, такие горькие мысли и обуревали его. Быть может, он иногда и укорял себя в неумении жить, ведь на одних своих книгах он еще недавно заработал шестьдесят-восемьдесят тысяч новых, «тяжелых» франков, и все эти деньги и немало других уплыли как-то совсем незаметно. Никогда он так не погрязал в долгах и не нуждался в каждой копейке. Но он не умел жить расчетливо, и, хотя и писал в бытность свою директором «Аэропоста-Аргентина»: «Зарабатываю двадцать пять тысяч в месяц и не знаю, что с ними делать: тратить их утомительно...» – деньги сами находили себе употребление. Правда, как раз в грудные для него годы он много помогал матери, близким, которые в это время часто вынуждены были обращаться к нему за поддержкой; выручал он, не считая, и многих друзей и товарищей.
Однако скорее всего он вряд ли задумывался над тем, куда у него уходят деньги. Это не в его характере. Ему всегда нужно было много денег, и когда у него их не было, он очень страдал. Но в основном он больше мучался вопросом, как их раздобыть, чем тем, куда они девались.
Обычно так внимательно присматривавшийся к поведению своего друга Гийоме и во многом старавшийся ему подражать, Сент-Экс в вопросах материального существования полностью игнорировал его пример.
Да и не трудно понять его. Гийоме, зарабатывавший значительно меньше Антуана, жил, правда, не плохо и сумел даже за довольно короткий срок отложить на черный день около шестисот тысяч франков (более двухсот тысяч новых, «тяжелых» франков). Однако он доверил кому-то распоряжаться своими сбережениями и остался сам на бобах. Как видно, и ему повседневно рисковать жизнью, побеждать пустыню, горы, океаны, испытывать всякие лишения было проще, чем управлять собственным, трудом созданным «капиталом». Его «крестьянская» практичность, выразившаяся в желании сохранить за своими сбережениями их постоянную покупательную силу (держать тогда деньги в банке или государственных бумагах уже не было выгодно из-за постоянного обесценивания денег), оказалась для него столь же роковой, как и для Сент-Экса его «аристократическое» пренебрежение к деньгам.
Мадам Гийоме, горестно пожаловавшаяся Сент-Экзюпери на обрушившееся на них несчастье, услышала в ответ сначала тяжелый вздох, сопровождаемый восклицанием: «Шестьсот тысяч!» – и затем фразу, произнесенную самым серьезным тоном: «Ну и ну, если бы Анри поступал, как я, с вами этого бы не случилось!»
Запас житейских наблюдений Антуана вообще не богат, и поэтому он до крайности непрактичен. За время своей жизни в Париже он множество раз менял квартиры. В главе «Консуэло» уже говорилось о некоторых особенностях найма квартир, характерных для всех больших городов Франции и в особенности для Парижа. В случае Сент-Экзюпери к этому, по-видимому, добавлялось, что он никогда аккуратно не вносил квартирную плату.
Его небрежность в отношении разных житейских, несущественных, как ему казалось, вопросов приводила иногда к трагикомическим происшествиям.
Однажды на него был составлен протокол «за превышение скорости». Собственно, правилами уличного движения в Париже в то время не предусматривалось ограничение скорости. Однако регулировщикам, «ажанам», предоставлялось право составлять протокол на водителя, если они усматривали в его поведении «опасную неосторожность». За это обычно полагался довольно значительный штраф и от одного до нескольких дней тюрьмы. Правда, «ажаны» не приводились к специальной присяге, как это было с судебными исполнителями, нотариусами, жандармами, и их показания на суде не носили безапелляционного характера. Но Сент-Экс не обратил никакого внимания на протокол, куда-то уехал и не явился в суд.
По возвращении в Париж Сент-Экс едва вошел в квартиру и поставил свой чемодан, как у дверей раздался звонок. Он открывает – два жандарма.
– Сент-Экзюпери Антуан?
– Он самый.
– Следуйте за нами.
Тюремная машина, ожидание в канцелярии-все это протекает еще в атмосфере добродушия и не вызывает у Антуана беспокойства. Но вот жандармы внезапно набрасываются на него, грубо срывают с него галстук и выдирают шнурки из туфель. Он пробует протестовать. Но перед ним уже не люди, а только жандармы. «Так уж заведено – думать они умеют только кулаками», – напишет он позже. И в эту минуту наблюдательность не покидает его, и он не преминул обобщить действия турецких жандармов с французскими.
