Что до тебя, спасший нас ливийский бедуин, твой облик совершенно сотрется в моей памяти. Я никогда не смогу вспомнить твоего лица. Ты – Человек и рисуешься мне с лицом всех людей. Ты никогда не присматривался к нам – и сразу же узнал. Ты – возлюбленный брат мой. И я, в свою очередь, узнаю тебя в каждом человеке.
Я вижу тебя в ореоле великодушия и добра: ты – могущественный повелитель, владеющий даром утолять жажду. В твоем лице все мои друзья, все мои враги протягивают мне руку – и нет у меня на свете больше ни одного врага».
Увы! По возвращении в Париж после первых радостей свидания с близкими Сент-Экзюпери ожидают новые трудности, новые неприятности. Вместо того чтобы облегчить его материальное положение, неудачный рейд только усугубил его. Долги его возросли. Он, правда, не виноват в постигшей его неудаче, за которую сам он и Прево едва не поплатились жизнью, но не все толкуют это одинаково. Если бы все прошло удачно, никто бы и не подумал говорить, что он совершил грубейшую ошибку, захватив с собой вместо радиоустановки механика. Теперь же это вызывает кривотолки. Шантажный листок «Вольтер» доходит до того, что 30 января 1936 года публикует о его полете клеветническую статью. Среди всей прочей лжи в ней содержатся такие перлы:
«1. Он преспокойно приземлился в глухом месте в окрестностях Каира, так близко от города, что никто и не подумал искать его там.
2. Он ни словом не обмолвился о том, как обсыпал крылья песком, что не дало возможности разыскивавшим его самолетам различить с воздуха опознавательные знаки».
Узнав об этом гнусном выпаде, Сент-Экс страшно огорчился. И хотя друзья доказывают ему, что ни один серьезный человек не читает этот продажный листок, Антуан привлекает «Вольтер» к ответу за клевету.
Но что в этом удивительного для нравов Франции того времени!
Вскоре, однако, Антуан узнает, что враги имеются не только у него, но и у всего человечества. Судом с ними не разделаешься. И он сделает из этого соответствующий вывод. В данный момент он еще изучает мир: не ко всему он выработал определенное отношение и еще очень импульсивен. После своего неудачного рейда он уже не возвращается на работу в компании «Эр Франс»,
Несмотря на все свалившиеся на него неприятности, Сент-Экзюпери ничуть не сожалеет о своей неудаче. Для него главное в жизни – обогатиться опытом, вынести из любого приключения какой-то урок.
И удивительнее всего, как много он сумел извлечь из своей аварии в Ливийской пустыне. Даже в смертельной опасности, даже потеряв всякую надежду на спасение, он не лишился своей обычной наблюдательности, не утерял интереса к окружающему. В «Земле людей», описывая свои приключения и переживания в пустыне, он пишет: «Крышка мне, лисонька, но – вот ведь как странно! – это не помешало мне заинтересоваться твоим поведением». Здесь как бы уже говорит Маленький принц. И когда" Сент-Экзюпери сам иллюстрирует свою сказку, то; лиса, которую он рисует, не похожа ни на лесную лису, ни на лису из басен. Это фенек с удивленным взглядом.
С 1932 года, когда для Сент-Экзюпери наступила пора неудач и. трудной жизни, он вначале лишь изредка появлялся в столице, но с 1934 года и до самой катастрофы, разразившейся, над Францией, он, несмотря на частые поездки в различные страны и к родным в Агей, никогда надолго не отлучался из Парижа.
Еще не так давно, во времена своей юности, здесь же в Париже, одинокий и грустный, Антуан часто предавался своим размышлениям и грезам, сидя в каком-нибудь дешевеньком кафе или бистро.
Тогда он только вступал в жизнь, искал свой путь, жаждал найти свое призвание, мечтал о еще неведомой, но незаурядной судьбе. Судьба эта раскрылась перед ним, как он думал, в суровой и прекрасной жизни на линии, которая позволила ему использовать свои богатые природные дарования. Теперь он был выбит из колеи – жизнь стала тусклой, небо, к которому он всегда так стремился, чтобы возвыситься и в то же время сблизиться с людьми, заволокло тучами – и нет в них просвета.
Повседневные материальные заботы, неустроенность не дают ему собраться, развернуться, направить все усилия на что-то одно, самое важное.
Сент-Экзюпери не на шутку встревожен. Он, который всегда считал, что «человек должен сбыться», достичь душевной полноты, он, который записал в своем блокноте: «Действие спасает от смерти. Оно спасает и от страха, и от всех слабостей, даже от холода и болезней», – он видит, как все валится у него из рук. Неужели Сент-Экс начнет сомневаться в себе, запишется в неудачники?!
Подчас, возможно, такие горькие мысли и обуревали его. Быть может, он иногда и укорял себя в неумении жить, ведь на одних своих книгах он еще недавно заработал шестьдесят-восемьдесят тысяч новых, «тяжелых» франков, и все эти деньги и немало других уплыли как-то совсем незаметно. Никогда он так не погрязал в долгах и не нуждался в каждой копейке. Но он не умел жить расчетливо, и, хотя и писал в бытность свою директором «Аэропоста-Аргентина»: «Зарабатываю двадцать пять тысяч в месяц и не знаю, что с ними делать: тратить их утомительно...» – деньги сами находили себе употребление. Правда, как раз в грудные для него годы он много помогал матери, близким, которые в это время часто вынуждены были обращаться к нему за поддержкой; выручал он, не считая, и многих друзей и товарищей.
Однако скорее всего он вряд ли задумывался над тем, куда у него уходят деньги. Это не в его характере. Ему всегда нужно было много денег, и когда у него их не было, он очень страдал. Но в основном он больше мучался вопросом, как их раздобыть, чем тем, куда они девались.
Обычно так внимательно присматривавшийся к поведению своего друга Гийоме и во многом старавшийся ему подражать, Сент-Экс в вопросах материального существования полностью игнорировал его пример.
Да и не трудно понять его. Гийоме, зарабатывавший значительно меньше Антуана, жил, правда, не плохо и сумел даже за довольно короткий срок отложить на черный день около шестисот тысяч франков (более двухсот тысяч новых, «тяжелых» франков). Однако он доверил кому-то распоряжаться своими сбережениями и остался сам на бобах. Как видно, и ему повседневно рисковать жизнью, побеждать пустыню, горы, океаны, испытывать всякие лишения было проще, чем управлять собственным, трудом созданным «капиталом». Его «крестьянская» практичность, выразившаяся в желании сохранить за своими сбережениями их постоянную покупательную силу (держать тогда деньги в банке или государственных бумагах уже не было выгодно из-за постоянного обесценивания денег), оказалась для него столь же роковой, как и для Сент-Экса его «аристократическое» пренебрежение к деньгам.
