Ознакомительная версия.
– Почитай, Сергей Тимофеевич.
Коненков начал вслух:
– «Глубокоуважаемый Леонид Ильич!..» Так это же не мне письмо... А я чужих не читаю.
– Конечно, не вам. Письмо Брежневу. Почитай все-таки дальше.
«...В последнее время в некоторых выступлениях и в статьях в нашей печати проявляются тенденции, направленные, по сути дела, на частичную или косвенную реабилитацию Сталина. Мы не знаем, насколько эти тенденции, учащающиеся по мере приближения ХХIII съезда, имеют под собой твердую почву. Но даже если речь идет только о частичном пересмотре решений ХХ и ХХII съездов, это вызывает глубокое беспокойство. Мы считаем своим долгом довести до Вашего сведения наше мнение по этому вопросу...
Мы считаем, что любая попытка обелить Сталина таит в себе опасность серьезных расхождений внутри советского общества. На Сталине лежит ответственность не только за гибель бесчисленных невинных людей, за нашу неподготовленность к войне, за отход от ленинских норм в партийной и государственной жизни. Своими неправыми делами он так извратил идею коммунизма, что народ это никогда не простит. Наш народ не поймет и не примет отхода – хотя бы частичного – от решений о культе личности. Вычеркнуть эти решения из его сознания и памяти не может никто.
Любая попытка сделать это поведет только к замешательству, к разброду в самых широких кругах. Мы убеждены, например, что реабилитация Сталина вызвала бы большое волнение среди интеллигенции и серьезно осложнила бы настроения в среде нашей молодежи... Не менее серьезной представляется нам и другая опасность. Вопрос о реабилитации Сталина не только внутриполитический, но и международный вопрос. Какой-либо шаг в направлении его реабилитации, безусловно, создал бы угрозу нового раскола в рядах мирового коммунистического движения, на этот раз между нами и компартиями Запада. С их стороны такой шаг был бы расценен, прежде всего, как наша капитуляция перед китайцами, на что коммунисты Запада ни в коем случае не пойдут...
Мы не могли не написать о том, что думаем. Совершенно ясно, что решение ЦК КПСС по этому вопросу не может рассматриваться как обычное решение, принимаемое по ходу работы. В том или ином случае оно будет иметь историческое значение для судеб нашей страны. Мы надеемся, что это будет учтено».
– Ну, и что ты от меня хочешь, Павел Дмитриевич? – Коненков отложил в сторону письмо.
– Чтобы вы поставили свою подпись под этим обращением. Его уже подписали уважаемые в стране люди. Например, академики Арцимович и Капица, известные писатели Паустовский, Чуковский, Катаев, Майя Плисецкая, я, в конце концов, Иннокентий Смоктуновский...
– А это кто?
– Ну как же, Сергей Тимофеевич, это известнейший актер!
– Не знаю, я в театрах уже не помню когда бывал, а в кино и подавно... И вы считаете, что и моя подпись должна быть в этом ряду?
– Конечно, вы скульптор с мировым именем, лауреат...
– Сталинской, заметьте, премии, Павел Дмитриевич. А сам-то ты разве нет?
– Ну почему же нет? Было дело, в 1952-м еще. Правда, они теперь все Государственными премиями считаются...
– А шведы-то премию своего изобретателя динамита почему-то не переименовали! Как была Нобелевская, так и есть по сей день. Хотя благодаря ему невинных людей наверняка погибло больше, чем при Сталине. Наверняка. В общем, не буду я подписывать, и точка. Я к Сталину обращался как к брату... Не обижайся.
Уходя, Корин бросил косой взгляд на роскошную мастерскую Коненкова: неплохое наследство тебе «братец» оставил...
* * *
Буквально через месяц, 15 марта 1966 года, председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР Владимир Ефимович Семичастный услужливо информировал Центральный Комитет, что «в Москве получило широкое распространение письмо, адресованное первому секретарю ЦК КПСС, подписанное 25-ю известными представителями советской интеллигенции... Сбор подписей под названным документом в настоящее время намерены продолжить, причем инициаторы этого дела стремятся привлечь к нему новых деятелей советской культуры... Известно, что некоторые деятели культуры, а именно: писатели С.Смирнов, Е.Евтушенко, режиссер С.Образцов и скульптор С.Коненков, отказались подписать письмо...»
* * *
Еще в детстве деревенская бабка-ведунья нагадала Сергею Коненкову долгую-предолгую жизнь. В зрелом возрасте он всем говорил, что доживет до 100 лет, и любил повторять фразу: «В любом возрасте оберегайте чувство молодости».
Когда ему стукнуло 97, тогдашний председатель Союза художников Екатерина Белашова ходатайствовала о предоставлении Коненкову государственной дачи. Обратилась в правительство. Там прошение помурыжили-помурыжили и, как говорится, благополучно положили «под сукно». Тогда Белашова, добрая душа, решила по-своему поощрить старого мастера и отправила его в Дом творчества на Сенеж. Екатерина Федоровна искренне хотела как лучше, но, увы...
Всем хорош был этот дом: и находился в чудесном месте, и люди вокруг были замечательные, никто в душу не лез. Только вот бытовые удобства были общие, в коридоре. Когда Коненков попросил помочь ему в помывке, сердобольные нянечки охотно выполнили эту просьбу. Затем завернули в простыню. Но пока санитары несли старика из ванной комнаты в номер, его сильно продуло. На следующий день врачи диагностировали: воспаление легких. Плюс ко всему на дворе стояла промозглая осень. Возвращение в Москву ему тоже далось нелегко.
Говорят, у «русского Родена» до последних дней под рукой неизменно оставались карандаш и бумага, картон, пластилин, куски фанеры. Как-то вечером, сидя в кресле перед темнеющим окном, он ясно увидел никем еще не написанную картину под названием «Зал ожидания». Огромное полотно с изображением абсолютно одинаковых гробов. Только гробы, гробы, гробы с крестами на крышках – и все. Зал ожидания...
На календаре был бесснежный декабрь 1971 года. Сергей Тимофеевич Коненков не дожил ни до 100 лет, ни до коммунизма, ни до Армагеддона. Аминь.
* * *
В день смерти великого скульптора в дом к Маргарите сбежались с соболезнованиями близкие и знакомые. Они застали ее в смятении, нервно мечущейся из одной комнаты в другую.
– Оставьте свои сочувствия при себе! – нервно кричала она. – Что вы сюда понабежали? Или не понимаете, что я теперь нищая?!
Вскоре после кончины Коненкова люди в штатском изъяли из семейного архива несколько мешков бумаг. Но в спешке кое-что пропустили.
Маргарита Ивановна пережила всех – и своего мужа, и Альберта Эйнштейна. Стала затворницей. С годами от ее аристократического лоска мало что осталось. Бывшая красавица безумно располнела, погрузившись в сильную депрессию, неделями не поднимаясь с постели в своей комнате на втором этаже Дома-музея Коненкова. Выбраться на Тверскую – тьфу, на Горького! – было практически неразрешимой проблемой. Ноги не несли. Домработница наслаждалась унизительным положением барыни, открыто издевалась над ней, насильно кормя селедкой и черным хлебом, подстилая на стол газетку вместо скатерти. Будила спящую Маргариту Ивановну поистине варварским способом – поджигала перед лицом бумагу, все те же газеты.
Ознакомительная версия.
