Вслед за первым спутником — второй, и уже не маленький шарик, а тяжелый, в полтонны весом. И подняты на нем были не только приборы, но и четвероногий пассажир. Наступает 15 мая 1958 года, и в космосе третий спутник — большая летающая лаборатория.
После всех этих потрясающих событий журналисты и участники форума ученых в Барселоне смогли по-настоящему оценить всю значительность заявления Ивана Павловича Бардина о том, что Советский Союз намеревается использовать ракеты в программе МГГ и что это является «первой ступенью к будущим межпланетным путешествиям». Да, не для красного словца, не ради эффекта были произнесены эти слова серьезным ученым. Немного времени прошло, и всем стало ясно, что у академика Бардина были веские основания «запрограммировать» космос в работу Международного геофизического года.
В уже цитированной нами статье в «Известиях» Иван Павлович снова возвращается к этой же мысли. Подводя итоги первой половины Международного геофизического года, он, между прочим, заметил: «Запускаются искусственные спутники Земли и ракеты, позволяющие по-новому ставить исследования верхних слоев атмосферы и открывающие перспективы для межпланетных сообщений».
Ивану Павловичу Бардину не довелось дожить до триумфальных полетов космических кораблей с людьми, но его имя прочно связано с теми учеными, кому история отвела право занять место на стартовой площадке космической цивилизации человечества. Международный геофизический год — еще одна страница многогранной биографии академика Бардина, удивительно емкой биографии, отразившей героические годы созидания от первых пятилеток, от Кузнецкого металлургического гиганта до искусственных спутников Земли.
ЖИТЬ НАСТОЯЩИМ, МЕЧТАТЬ О БУДУЩЕМ
…Я уже подчеркивал, что Иван Павлович Бардин резко отличался от тех ученых, которых издавна было принято называть кабинетными. Надо оговориться: этот термин вовсе не является словом бранным, он лишь оттеняет чисто индивидуальные особенности и склонности ученого. Обозревая фронт науки из поколения в поколение, можно назвать немало выдающихся ученых, чьи помыслы и стремления ограничивались узкими рамками избранной ими специальности, часто теоретического плана. Такие «кабинетные» ученые не заслуживали упрека. Но так же издавна существует другой тип ученых — подобных Фарадею, Павлову, Тимирязеву, Ферсману и другим. Они не удовлетворяются открытиями, исследованиями, монографиями, печатными трудами. Они как бы распахивают двери храма науки и выходят в жизнь, на производство, связывая труд и насущные интересы страны с проблемами большой науки. Фарадей с его знаменитыми лекциями для народа, Павлов и его незабываемое завещание молодежи, Ферсман, выдающийся популяризатор науки, — примеры подобного рода можно продолжить. К числу ученых с ярко выраженным стремлением связывать науку с жизнью принадлежит и Иван Павлович Бардин. Эту мысль мы уже неоднократно подчеркивали, однако хочется проиллюстрировать ее еще одним диспутом.
В конце пятидесятых годов на страницах широкой печати возникла дискуссия на тему о том, что представляет собой наука сегодня и какой она будет завтра. В блестящей статье, положившей начало этой дискуссии, видный советский ученый академик Николай Николаевич Семенов поделился своими мыслями о работе Академии наук, об особенностях прогресса науки в наше время.
Вся долгая жизнь Ивана Павловича Бардина была пронизана том, что он постоянно «наводил мосты» между теорией и практикой, и его взволновали некоторые идеи H. Н. Семенова о разделении того и другого. И вслед за выступлением академика H. Н. Семенова в «Известиях» появляется не менее замечательная статья академика И. П. Бардина. Хотя она носит полемический характер и оспаривает некоторые положения H. Н. Семенова, читатель приходит к выводу, что эти работы двух советских ученых, по существу, дополняют друг друга.
«С целым рядом принципиальных положений академика H. Н. Семенова, — пишет Иван Павлович, — можно полностью согласиться». Но затем он выкладывает свое кредо. Отнюдь не отрицая важности работ тех ученых, которые сосредоточиваются на проблемах «с загадом», Иван Павлович подчеркивает особую важность связи науки с практикой. Он пишет:
«Академик H. Н. Семенов смело и увлекательно пишет о проблеме раскрытия новых физико-химических свойств живой материи и перенесения этих принципов в неживую природу, как об одном из центральных направлений химической науки, которое, по его мнению, будет иметь последствия как в химии, так и в биологии не меньше, чем открытие атомной энергии в физике. Не отрицая значения этой проблемы, следует все же сказать, что если бы Академия наук занималась исключительно подобными проблемами, то ее влияние на текущий семилетний план развития народного хозяйства, который, по справедливому пожеланию акад. H. Н. Семенова, «должен быть настольной книгой каждого ученого», было бы совершенно незначительно».
Иллюстрируя свою мысль о необходимости взаимосвязи науки с практикой, Иван Павлович совершает экскурс в историю, прослеживая принципиальные изменения в характере технического прогресса:
«Мне кажется, что в своем увлечении, если можно так выразиться, проблемами-гигантами академик H. Н. Семенов упустил из виду чрезвычайно важный процесс, непрерывно совершающийся в самых разнообразных отраслях техники за последние 30 лет. Если до XVII в. техника очень медленно продвигалась вперед главным образом на основе стараний мало сведущих в науке умельцев-производственников, то в XVIII–XIX вв. наблюдался период постепенного возрастающего взаимодействия науки и техники. Роль научных открытий в развитии техники все более и более усиливалась, но все же непосредственное влияние научных теорий на технологию было довольно ограниченным и весьма неравномерным в разных отраслях техники.
…За последние 30 лет во всех крупнейших, в том числе и очень старых, отраслях техники произошел радикальный переворот: научные теории вторглись в технологическую практику, пропитали ее целиком и глубоко преобразовали ее, что привело к большим положительным сдвигам».
Иван Павлович все более и более увлекается. Он не согласен с тем, что технические институты следует вывести из сферы Академии наук. Если иметь в виду, скажем, Институт металлургии Академии наук, то «такой тезис равносилен по обоснованности взгляду Дон-Кихота на ветряные мельницы как на свирепых великанов». И. П. Бардин пишет:
«Простое ознакомление хотя бы с перечнем лабораторий этого института убеждает в том, что этот институт не занимается и не может заниматься металлургией как отраслью промышленности. Здесь вводит в заблуждение та особенность нашей русской речи, при которой слово «металлургия» имеет у нас два значения — металлургия как наука и металлургия как отрасль промышленности и производства. Если англичанин говорит «metallurgy», то при этом он имеет в виду только науку, а если он хочет касаться металлургической промышленности, то он говорит: «iron and steel industry». Может быть, ввиду этой семантической двусмысленности Институт металлургии Академии наук должен называться как-нибудь иначе (например, Институт химии и физики металлов или Институт теоретической металлургии и т. п.), но это не относится к существу дела. Мы в течение десятков лет затратили столько усилий на выполнение указаний партии и правительства о сближении науки с производством, что вряд ли имеет смысл теперь трудиться над тем, чтобы отгородиться от производства даже в самом названии института».
